— Девочка моя, — перехватывает чужое запястье, едва заметно втянув воздух носом. Прямой в глаза, и у самого дыра в солнечном навылет. Моментальная маскировка, отточенный прием: кривая ухмылка, хищный прищур, и дыхание задержать на добрых пару минут. Остановить чудовищно подлетевший пульс. Все это уже проходилось тысячу и один раз. Но снова и снова как в первый. Импульс по нервам до разрывной. Облизывает губы, медленно, будто сожрать его собирается. Будто это не взаимодействие околоколлег (ха-ха-ха), а прелюдия к трапезе. Намеренный щит. Незримый толчок в грудь двумя руками: шаг назад. Лучше два. Три барьера. Вот еще четвертый. — Разве что-то может меня испортить? — улыбка шире, обнажая клыки. Словно издевается (может и так). И раскатистая "р" как подписью, отличительным знаком, тем-что-ты-никогда-не-забудешь.

Разжимает руку на четвертый счет, но глаз не отводит. Ладонью в грудь  — больше пространства. Больше воздуха. Лазарев в нем не нуждается, но прямо сейчас — да. Задерживает пальцы на два счета дольше положенного. Иллюзия сопротивления, видимость самоконтроля. У всего есть предел. У Лазаря есть предел. Этот запах просто сводит с ума. Отключает сознание, оставляя оголенные инстинкты. Прощальный подарок от Ольги. Худшее, что могло произойти с ними обоими.

Казалось, еще вчера заваливался на эту кухню без спроса, заливал собственной кровью уродскую обивку дивана, прижимал пальцы к носу и шутил, что Смерть от него отвернулась, а прямо в эту минуту Костлявая стоит рядом и ласково проводит по волосам. Теперь он что? На ее стороне? Или как это понимать?

В комнате стало темно — хоть глаз выколи. Единственный источник света предпочел самоустраниться, и в темноте остались два силуэта: один развалился на диване, второй замер рядом, как готовый к прыжку хищник. Но во мраке все меняется. Свет — это иллюзия защиты и контроля. И прямо сейчас всего этого нет. Ярослав дает себе мгновение просто задержать дыхание и смотреть: очертить взглядом выученные наизусть линии лица, поймать отблеск света уличных фонарей в темных глазах, отпечатать в памяти сетку вен на руках, столько раз спасших его жизнь. Ему бы хотелось, чтобы был иной повод к ним прикоснуться. Ему бы хотелось иметь возможность ничего не менять и не выдумывать. Но Лазарь привык (почти. еще немного, клянусь) работать с тем, что имеет. А имеет он целый арсенал шуток на грани и чужой растерянный взгляд. Имеет собственные фантазии хуй-знает-какой давности и удобный случай.

Выпрямляется, едва ли не касаясь чужого носа своим. Нащупывает в нагрудном кармане смятую пачку красного "мальборо" с потертым зеленым крикетом (ходят легенды, что эти зажигалки никогда не заканчиваются). Закуривает, не спрашивая разрешения. Зажимает в зубах пятнистый фильтр. И всем своим видом демонстрирует, что все охуительно. Незначительные, казалось бы, повреждения и не думают затягиваться. Маленькая площадь комнаты заполняется запахами табака, соли пополам с металлом и новым кожаным диваном. С.у.к.а.

— Не драматизируй, — оскал. Глубокая затяжка. Дым колечками. Резкий выдох мутным облаком. Глаз шамана к темноте не приспособлен. В отличие от зрения Лазарева. Порождение Тьмы. Дитя Потустороннего. Хочется сплюнуть яд, копящийся на языке. Хочется избавиться от этой желчи, кипящей внутри до бензиново-радужных пузырей. Хочется просто быть, а не казаться. И кажется, что только сейчас такое и возможно. На этой кухне с затертым диваном и почерневшим чайником на газовой плите. С этими занавесками, изъеденными неизвестными насекомыми, а может просто порванными углами оконных створок. С этими крошками на столе, накрытом клеенкой в ублюдский цветочек. С этим невыносимым запахом,  — его запахом. Господиблять. Вся квартира как минное поле. Заходя в нее, уже знал, чего хочет. Уже знал, что одного взгляда вперемежку с первым вдохом достаточно. Уже знал, где создать видимость сопротивления, ведя подбородком, зажатом в его пальцах. Знал, где прикусить язык и звучно проглотить слюну с кровью. Знал, где прищурить глаза и сделать вид, что световая завеса хоть сколько-нибудь мешает обзору. И просто молча позволить себе в который раз перезаписать в памяти чужой сосредоточенный взгляд и уверенность в движениях рук, пропадающей в любой другой ситуации.

—  Затянется как-нибудь, —  ни единого сомнения в голосе, но в голове рой мыслей, перегревающих сознание. Как это будет выглядеть — не важно. Важно остаться в живых. С удовольствием бы продлил эту игру, но не может себе этого позволить. Всю жизнь Лазареву казалось, что он ничего не боится, но теперь все его кошмары превратились в явь. Как только в его жизни появлялось что-то действительно важное, все вокруг начинало казаться враждебным. Получается, допизделся.

Не задается вопросом, какого хуя здесь оказался, но начинает сомневаться, не задержался ли. Еще затяжка. До фильтра пара вдохов. И хоть бы на секунду фокус сбился на что-то другое. Интересно получается: пришел за помощью, но не дает ее оказать. Дым в легких пережигает трахею.

— Жить буду? — улыбается во все, что остались. Когда Лазарев начнет говорить серьезно, у него отвалится жопа. Уже мертв. Уже не_жилец. Но нате вам пачку шуток. И дым в легкие до ожога на пальцах.

Откидывается на спинку дивана, сводя лопатки до ломоты. Обхватывает губами фильтр и делает последнюю затяжку, пытаясь на миг спрятаться за дымовой завесой.

Если так, хули ты приперся?

Отредактировано Ярослав Лазарев (2022-06-25 05:35:34)

Долго и счастливо. А как же.

Лазарь пытается не хмурить брови и не фыркать. Он знает, что Тема старается. Очень старается. Они оба. Но в поисках способа избавиться от последнего подарка Оленьки не сдвинулись ни на миллиметр, и этот факт заставляет глаза сверкнуть в темноте искрой смирения с участью однажды не вернуться назад. Однажды не найти сил переступить порог этой квартиры, потому что перешел черту, и организм просто не сможет регенерировать. Но о том, что будет, Лазарев старается не думать. Это все не важно, потому что ловить надо здесь и сейчас. А сейчас у него перед глазами застиранная надпись "ОЛИМПИАДА-80" на синей футболке и чужая теплая ладонь на загривке. И пока у Ярика есть возможность этим наслаждаться, он будет выжимать из нее максимум.

Лазарь долго задавался вопросом, почему таскается на этот адрес, будто ему тут медом намазано. У него уже и чашка своя здесь появилась, и шмотки сменные где-то в шкафу лежат, и даже зубная щетка в ящике ванной. А этот самый диван давно уже и переговорная, и операционный стол, и спальное место. По уровню комфорта, конечно, с "Зарей" ничего не сравнится, но все это хуйня. Потому что его там нет. И когда Ярик это понял, дышать вдруг стало сложнее, пришлось учиться заново. Толку от этого, конечно, никакого. Потому что иной раз Кукушкин так смотрит в глаза, что воздух стрянет поперек трахеи, и тянет отвести взгляд, хотя это физически невозможно, будто приклеили. Или подойдет сзади, пока Лазарь с чайником возится, заглянет через плечо, а по хребту волна мурашек, и пальцы на ручке до побелевших костяшек сжимаются, чудом ее не переламывая. И вроде ничего такого в этих простых действиях нет, но на безопасную зону это вообще нихуя не похоже. Вот настольные игры с иголками и швами — это безопасно. Это в рамках протокола. А его ладони на лице посреди темноты — нет.

Лазарь облизывает пересохшие в миг губы и медлит мгновение, прежде чем дернуть головой, избавляясь от чужих рук. Тут же падает в глухую оборону, выбив опоры защитной металлоконструкции, чтобы завалило к хуям. Чтобы не слышать, как в ушах шумит кровь и учащается чужое сердцебиение. Собственный мотор начинает барахлить, и Ярик наклоняется вперед, приблизившись к Теме на критически близкое расстояние. Тянет руку ему за спину и, не глядя, тычет бычком в пепельницу, потушив последний источник света. В глотку будто раскаленного свинца налили, и мертвые вены вспыхивают огнем. Но все, что Лазарев может себе позволить, — это незримо втянуть воздух рядом с чужой шеей. Запретный плод невероятно сладок, но Ярослав скорее удавится, чем переступит эту черту. Сколько раз ему снилось, как он теряет контроль и перегрызает Кукушкину горло, не сосчитать. Потому первое время Ярик старался держаться подальше, а потом принял решение, выламывающее грудную клетку изнутри, но кажущееся единственным верным.

Он себе его запретил.

— Мне нравится твое стремление меня раздеть, — скалится, смотря прямо в глаза, используя провокацию как способ дистанцирования, — но мы, может, хотя бы на свидание сходим? А то, знаешь ли, я не такой, — по собственным нервам как по струнам до болезненной вибрации. В каждой шутке есть доля шутки. Но что ему еще остается?

— И я предпочитаю при свете, — смешок, отдающийся вспышкой боли под кожей. Потрепало его, конечно, знатно: от солнечного до пояса наискосок три рваных следа когтей. Уже не кровоточат, но заживать не спешат. Целилась эта тварь, естественно, в сердце, но Лазарь оказался быстрее. Хоть на что-то Ольга повлиять не смогла. Мастерство не пропьешь.

Подцепляет футболку сзади за ворот и стаскивает через голову. Бросает в угол дивана — ее уже не спасти. Пропиталась кровью насквозь. Проводит пятерней по волосам, зачесывая назад. Снова откидывается на спинку дивана, сцепив пальцы на затылке и выгнув позвоночник дугой, от чего бледная кожа натягивается, очерчивая каждую косточку. Взгляд в потолок, потому что Темину реакцию видеть он не хочет. И так знает, что все паршиво, лишнее подтверждение ему не нужно.

По всем законам здравого смысла, чтобы не видеть в этих глазах беспокойства (надо признаться, уютно согревающего остатки души) нужно не лезть во всякую опасную хуйню. Но тогда и не будет поводов задержаться. И не будет его пальцев, твердо удерживающих подбородок, и этого сосредоточенного взгляда. Не будет опаляющего кожу дыхания, когда склоняется чуть ли не вплотную. Не будет этих прикосновений, которые Ярик записывает на подкорку, иногда позволяя себе принимать этот суррогат за что-то настоящее. В общем, это ничтожная цена, и Лазарь заплатит ее дважды, если потребуется.

— Что, все настолько плохо? — молчание затянулось, и тишина начала давить на уши. Считает трещины на потолке, чтобы не слышать, как сбивается собственный пульс. Чтобы не думать, чего хочется на самом деле, а что получается. Чтобы дать себе передышку и прекратить заебывать самого себя. Упирается языком в левый клык, открыв рот, чтобы не начать скрипеть сжатыми зубами от того, как низ живота наливается свинцом. Прокручивает в голове старые песни Летова, картинки с дохлыми котятами и вид собственного распоротого брюха, и только тогда отпускает. Но в глазах все еще темнеет, и остается только делать вид, что дело в ранениях.

Потому что он себе его запретил.

— Об новообращенного стригоя, "уставшего скрываться", — последние слова произносит парадийно-писклявым голосом, каверкая произношение. С нарушителями Лазарь бывает через чур... Лазарем. Этот пиздюк его неимоверно выбесил, но все же был пиздюком, и потому Ярик даже хотел поговорить, так сказать, по-человечески. Но во взрослых диалогах как-то не принято бить собеседника по ебалу, и потому разговор не задался. Попытки не навредить гаденышу тоже особым успехом не увенчались, потому что сам стригой распускал когти и зубищи, норовя выцарапать Лазарю глаза, а заодно вырвать сердечко и преподнести подружке на ужин как любовную записку. Закончилось все тем, что малолетнего зверька без руки и зубов отправили на перевоспитание, а вот сам Лазарь пополз уже по известному адресу, предварительно сменив одежду, чтоб прохожих не пугать. На молчаливый вопрос Регины отмахнулся, мол, нормально все. Ее это не успокоило, но расшаркиваться в объяснениях Лазарев готов не был. Пешим до подъезда, который с закрытыми глазами найти может. Дверь открыл своими ключами, которыми обзавелся, даже не спрашивая. Просто снял с крючка запасные и сунул в задний карман. На связке теперь болтается брелок с "Наутилусом" (который лодка подводная по Верну — Лазарев угорал по нему в юности, почти наизусть мог цитировать) и ключ от номера 114 в "Заре". Приватизировал, короче, и как-то даже не задался вопросом, почему это Кукушкин даже ничего не спросил. Само собой все как-то.

Прям как сейчас. Само собой. Само собой, Ярик внимательно следит за каждым движением Темкиных рук. Само собой, он пробегает взглядом по инструментарию, но быстро возвращает внимание к серьезному выражению Темкиного лица. Само собой, он отказывается от обезбола, потому что одно дело играть в социальные игры и вредить себе, и совсем другое — гипотетически лишать нужного препарата того, кто в нем будет нуждаться. Ярик не нуждается. Что такое боль физическая против всего, через что его волоком протащило за короткую, но пиздец насыщенную жизнь. Вообще насрать. Как комар укусил.

Но по лицу Лазарева так не скажешь, конечно. Казалось бы, может ли мертвенно-бледная кожа стать еще бледнее? Выходит, может. Аж испарина на лбу выступила. Сжимает зубы до скрежета и шипит на выдохе, сжав пальцы на подлокотнике. Старая деревяшка каркаса издает жалобный треск, и Лазарь тут же разжимает ладонь, закрыв глаза. Во вторую руку тут же ложится зажигалка. Перекат по пальцам на раз-два-четыре. Отвлечься. Подумать о чем-то еще. Проблема в том, что когда Ярик закрывает глаза, то видит не спасительную темноту, а лицо Кукушкина. И это, конечно, охуенно помогает отвлечься. И делает в разы больнее, но иначе. Очередной рубец поперек четырех камер, подписанных его именем. Именем человека, с которым никогда и ничего не будет возможным. У всего есть последствия и цена. Связался с полоумной девицей, сиди теперь в углу, жуй говно и, главное, молчи. Строй иллюзии, стирай ладони, запоминай его пьяные слова и молчи.

Тема вытаскивает из разреза осколок, и Лазарь тут же смыкает пальцы на запястье его руки, удерживающей нож. Усилием воли сдерживает силу нажатия, потому что точно оторвет себе руку, если навредит ему. Больно было чудовищно, но Ярик же не девка сопливая¹, чтобы это демонстрировать. Регенерация, конечно, не справляется с тем, чтобы быстро затянуть раны. Но хотя бы довольно скоро останавливает кровь. Лазарев почти даже не чувствует, как темная капля скатывается по оголенной коже, оставляя багровую дорожку, и впитывается в черные джинсы, держащиеся на армейском ремне со звездой — сохранил еще с 81-го. Удобнее ничего не изобрели. На обратной стороне даже инвентарник не стерся до сих пор. Сносу этой херне нет.

Дышит тяжело, будто бежал на износ, бросая вызов своей выносливости в попытках не выплюнуть легкие, но смотрит в темные глаза с такой уверенностью и похуистическим отношением к происходящему, что самому бы стало не по себе. Смотри, все в порядке. Я в порядке. В полном. Нет никаких проблем. Эта хуйня заживет. Просто прикоснись ко мне еще раз. Пожалуйста.

Уголок губ тянется вверх, и лицо раскалывается лукавой ухмылкой. Настолько в порядке, что способен буквально на все. Яд вообще не действует. Хочешь, спляшу? Кукушкин столько раз спасал его задницу, что не сосчитать. Во всех без исключения случаях Лазарь сам принимал решение подпустить опасность ближе, тем не менее, Артем раз за разом брался за иглу и не давал Ярику возможности откинуться. А это проклятие и вовсе дает Костлявой фору в два шага, но Кукушкин оказывается быстрее. И это может закончиться в любой момент. В любой из разов. Лазарев втягивает его в игру насильно, не оставляя выбора. По крайне мере, он уверен в этом на все сто, несмотря на то, что слышал от Темы, когда тот наебенился. Лазарю до ломоты в костях хочется прижать его к себе каждый чертов раз, когда ему удается разминуться со Смертью. Потому что, вопреки естеству, чувствует себя рядом с ним действительно живым. Даже если просто наблюдает, как он заваривает чай. Даже если просто слушает об очередном прорыве в медицине. Даже если просто сидит с ним в одной комнате и смотрит какую-то муть по телевизору, ругаясь на помехи и отпуская сальные шуточки. И сейчас чувствует, как суставы снова перекручивает пропущенным ударом сердца. Как сбивается дыхание на судорожном вдохе. Как перестает существовать мир вокруг и все чертово время. Опасность, уровень "черный". Ему нельзя. Нель-зя.

Лучшая защита — это нападение. Заставить отшатнуться, как от прокаженного. Заставить нагородить баррикад. Заставить сделать чертов шаг назад.

Лазарь рывком подтягивает Кукушкина к себе и, не разрывая зрительного контакта, медленно проводит языком по острию ножа, слизывая красно-бурую жидкость со вкусом соли и металла. Это нечестно со стороны Ярика. Даже малодушно. Не может держать себя в руках и прибегает к манипуляциям, чтобы от него избавились. Потому что сам он, очевидно, сделать это не в состоянии. Сейчас Тема бросит свои инструменты и укажет на дверь. Сейчас Лазарь выкинет себя в холодную мартовскую ночь и даже немного взбодрится. Сейчас.

Сделай это, потому что я не справляюсь.

Лазарь ожидает чего угодно, и ничего из предполагаемого не носит положительной окраски. Лазарь ожидает, что Тема просто сделает вид, что ничего не произошло, — отличная нейтральная позиция. Ярик сам в нее иногда падает. Это безопасно. Это поправимо. Из нейтральной выход в любую сторону. Лазарь ожидает, что Тема просто молча ткнет на дверь. Отведет взгляд и скажет, что это финишная. Что Лазарь охуел в своих псевдонамеках, и это вообще нихуя не круто. Что Лазарь ведет себя как мудак, и это, кстати, чистейшая правда, — поступок мудаческий от первой до последней секунды. Потому что Лазарь знает, что твориться внутри Кукушкина из-за него. Лазарь знает, и все равно выбирает наступить на больную мозоль. Трусливо отказывается самостоятельно принимать решение и ставить новые препятствия. Перекладывает ответственность, нажимая большую красную кнопку на этом пульте управления. Ему же известно, как реагирует чужое тело на его присутствие. Он этого не хотел и не просил, но теперь он знает. Не может не знать. Чует, как вбрасываются гормоны. Слышит сбитое дыхание и учащенный пульс. Чувствует, как нагревается чужое тело и меняется давление. Как кровь начинает бежать быстрее, вскипая в артериях, в которые так отчаянно хочется вцепиться зубами. Как по опаленной коже от затылка до поясницы спадают лавиной ледяные осколки мурашек. Он знает, и все равно идет на это. И по всем канонам за такое можно оказаться на улице, как минимум. Как максимум — получить по морде.

Но Кукушкин делает... что?

Разворачивает нож, и Ярик скорее по инерции и на автомате, чем осознанно, подставляет кончик языка для второй стороны ножа. Господиблять. Собственная кровь вдруг становится чужой на вкус. Приобретает ноты, ей не свойственные. Но возможности разобраться не представляется, иллюзия ли это воспаленного мозга, в авральном режиме обрабатывающего и сдерживающего все естественные реакции организма на запах и близость Артема, или же за этим кроется что-то более глобальное. Весь ресурс брошен на то, чтобы держать себя на месте, приклеить к чертовому дивану и не дергаться. Не подаваться вперед. Не давать ложных надежд. Не делать того, о чем пожалеют оба. Н е л ь з я.

Но запросы для Вселенной и Хаоса надо формулировать правильно и точно. Лазарь хотел не принимать решений, Лазарю это позволили. Лазарь хотел ничего не инициировать, Лазарю насыпали и этого полные карманы. Лицо Кукушкина так близко, что можно детально рассмотреть сетку капилляров под кожей и точно провести пальцем по направлению течения крови, будто пытаясь за ней угнаться. Но взгляд Лазарева прикован к чужим глазам, кажется, потемневшим еще сильнее. И в этой бездне он видит свое отражение. Но не как в зеркале, а словно изнутри.

Ярик делает глубокий вдох, два раза споткнувшись зубами об воздух. В солнечном свинцом наливается тугой узел, готовый в любой момент разорваться и похоронить их обоих под обломками самообладания. Нужно сделать шаг назад. Нужно открыть рот и что-то сказать. Нужно срочно все исправить и вернуть в безопасное русло. Но руки не слушаются, и, — ебтвоюмать, — эти проклятые глаза. Сидит, как загипнотизированный, и не может ничего с этим сделать.

Остатки надежды на благоразумие Артемия с размаху разбиваются, осыпаясь крошкой на потертый паркет, уложенный елочкой, когда на долю секунды в чужих глазах вспыхивает искра. Умоляю, не надо. Мысль мелькает, но на большее Лазарь просто не способен. Где твой хваленый самоконтроль и молниеносная реакция? Где ядовитые замечания и бурлящая желчь? Где это все? Как добыча перед змеей — замер в ожидании приговора, и Тема его выносит одним _невинным касанием.

С.у.к.а.

Лазарю вдруг на мгновение кажется, что все это дурман и помешательство. Что все это не взаправду. Что это очередной реалистичный сон или новый виток проклятия. Что он вот-вот откроет глаза в номере 114, или на этом же диване, или вообще посреди леса, где вьюный стригой упражнялся в управлении Зверем. Но в ушах гремит так громко, что хочется закрыть их руками. Но пульс улетает в зашкал, отчеканивая барабанную дробь перед казнью. Но кровь закипает до вспененных гребней удушливой волной. И все это от _невинного касания. Все это от капли своей крови на чужом языке.

Вампирская кровь — самая лютая наркота, вызывающая привыкание с любой дозировки. Кукушкину стоило бы об этом вспомнить. Лазарю стило бы об этом вспомнить. Но у обоих будто шторки упали: не видят и не слышат никаких доводов рассудка. Разве есть шанс сохранить его холодным и трезвым, когда он так смотрит?

И вроде бы вот она. Та самая секунда на передумать. Уперется в грудь руками и перевести все в шутку. Свалить в ванную или вообще в другой район. Сделать что угодно, чтобы предотвратить переход точки невозврата. Но нет.

Да идиота.

Чужие теплые губы на вкус как спелое яблоко из того самого сада. Лазарь каменеет, распахнув глаза настолько, что они вот-вот вылезут из орбит. Всего пара секунд, но кажется, что прошла чертова вечность. Пальцы сжимают, что попалось под руку: в правой руке крикет, в левой — обивка дивана, тут же дающая трещину.

Пиздец.

Ярик разжимает руки и кладет обе ладони на Темкины щеки, пронзительно вглядываясь в его глаза. Что же ты со мной делаешь, нежить тебя раздери? Ищет в них ответ. Ищет подсказку. Ищет хоть малейшую зацепку, чтобы остановиться. Но не находит. И поводок обрывается с нечеловеческой отдачей, саданув по коже до ожога и отпечатка на всю жизнь. И опоры защитных укреплений складывает пополам, словно бумажные.

Лазарь целует его, зажмурившись до боли и белых пятен. Бесцеремонно и глубоко. Языком по губам, цепляет десна, до стука зубами. Прикусывает нижнюю словно в наказание, тут же зализывает — в извинение. Левой сжимает "ОЛИМПИАДУ-80", путая пальцы правой в черных волосах.

И на них обоих обрушивается блядский девятый вал.

Отредактировано Ярослав Лазарев (2022-06-26 02:51:50)