Мягкие, тяжелые лапы неслышно ступают по траве и прошлогодней хвое, ковром устилающей заросшую, нехоженую тропинку. Ни одна сухая веточка не хрустнет, кустарник не шелохнется. Замерев на секунду у наклонившегося, расколотого молнией надвое дерева, рысь потерлась боком о шероховатый ствол, оставляя на коре несколько рыжеватых шерстинок.  Пушистые кисточки на ушах еле заметно подрагивают. Вокруг плыла лавина запахов. Сейчас, чтобы их почувствовать, Андрею даже не нужно было втягивать воздух полной грудью, черный влажный нос и без  того ощущал их отлично. Точно также дело обстояло и со звуками. Звериное восприятие мира отличалось от человеческого. Все окружающее пространство воспринималось целиком, а не разрозненно по частям.

Весенний лес был полон жизни, а вместе с ним радуется маю и Дюша. В звериной шкуре все человеческие проблемы казались несущественными и отходили на задний план. Дюша-рысь прекрасно помнит про человеческое утро. Про очередную, выматывающую ссору Андрея с уже бывшим парнем, про нудный разговор с директором, требующим от трудовика внеклассной работы, про закончившиеся за неделю до зарплаты деньги, но звериное «я» все это заботит мало.

Все, что беспокоило рысь это легкое журчание ручейка в канаве неподалеку и вкусный, будоражащий запах зайца. Выгнув дугой спину, присев на задних лапах, рысь совершает быстрый короткий прыжок, вонзая острые когти в мягкую шерстку жертвы. Недолгое трепыхание добычи и все было закончено. Выпрямившись, Дюша слизнул с усов и рта капельки крови. К теплому, пряному запаху свежего мяса добавлялся еще один. Чужеродный, пахнущий травами, абсолютно точно не из этих мест. Запах будоражит, заставляет шерсть встать дыбом и в тоже самое время вызывает неукротимое любопытство, то самое свойственное всем кошачьим, пойти проверить, чем там пахнет.

Отбрасывая заячью тушку в сторону к дереву, оставляя на стволе длинные, глубокие росчерки когтей, помечая место для себя и чужих, рысь быстрой молнией прыгает вправо, приземляясь на поваленное бревно. Короткий хвост ходит ходуном, шерсть на затылке встает дыбом. Отсюда запах был еще сильнее и притягательнее. В нем было нечто, во что хотелось окунуться, впитать всей шерстью. Коротко мявкнув, Дюша прыгает снова, приземляясь в самую сердцевину аромата. Короткий вдох обрывается жгучей вспышкой боли. К болевым ощущениям телу было не привыкать, они сопровождали каждое обращение, но тут боль десятка острых пчелиных жал, вонзившихся в левое бедро, была неожиданной и оттого жгучей и обидной. Дернувшись всем телом, Дюша взвыл. Яростный, шипящий вопль обиженной, разъяренной кошки взвивается над деревьями, поднимая вверх стаи  птиц. Освободиться рывок не помог, только сделал еще хуже, острые, пахнущие железом зубы только сильнее впиваются в шерсть, вызывая еще один долгий  мяукающий крик, уже  не просто разъяренный, а отчаянный, жалобный, зовущий на помощь. Мяукающий плач, понятный любому живому существу.

Чуть вдалеке раздались шаги, кто-то громко ломился сюда, видимо среагировав на призыв.  Продолжая мяукать,  рысь втягивает в себя воздух, раздувая ноздри. От идущего существа пахло живым, пахло живым, вспотевшим человеком. Надрывный, требующий помощи крик перерастает в низкое, утробное рычание. Зрачки рыси, уставившиеся на незнакомца, превращаются в едва заметные щелочки. Верхняя губа приподнялась вверх, демонстрируя белые клыки. Звуки человеческого голоса всегда вызывали у рыси желание зашипеть и убежать, но сейчас этого было сделать нельзя. Да и агрессии в голосе пришедшего на поляну парня не ощущалось. Капкан ставил не он.

—«Свой», «помощь» «Не мешай» — мысленно сам себе проговаривает Дюша.  Красноватая пелена боли, окутывающая сознания была сильной, но человеческое я безошибочно узнало в незнакомце знакомого еще со школы. Вспомнить его имя Сторожев даже не пытался. Сейчас было важнее договориться со своей звериной половиной, уговорить рысь не скалится, а дать помочь.

Втягивая острые когти, Дюша мотает головой, опуская морду на передние лапы, чуть поворачивая заднюю лапу, коротко мяукнув при прикосновении пальцев к шкуре. Нервно, но куда спокойнее, чем могло быть, оставайся власть над телом у зверя, а не человека.  Неотрывный взгляд, направленный на Яна, был осмысленным и почти человеческим.

— Я знаю, что ты мне помогаешь. И видишь, я лежу спокойно, но действуй,  пожалуйста, побыстрее. Мне очень больно. — словно говорят желтые глазища с вертикальными стрелочками зрачков. Едва зубья ловушки  разжались, рысь пружинисто вскакивает на все четыре лапы, проворачиваясь вокруг себя,  разбрызгивая капельки крови, тщетно пытаясь разглядеть, насколько глубока рана. По внутренним ощущениям после драк бывало и хуже, хотя мышцы задней левой все равно сводило пронизывающей болью. Слушаться как надо, лапа не хотела.

  Прекратив кружиться, Дюша  подходит к Яну, потираясь о его ноги подобно большой домашней кошке. Сейчас и «звериному» и «человеческому» я хотелось одного и того же, отблагодарить за спасение, но пока Андрей продолжал оставаться в звериной шкуре, сделать это можно было лишь одним единственным способом.  Встав на задние лапы, левую тотчас пронзил горячий огненный прут, Дюша осторожно, чтобы не разодрать рубашку острыми когтями, ставит передние лапы Яну на плечи, тыкаясь большой, лобастой головой ему в плечо, негромко мурча.  Не давая Радченко опомниться, большой шершавый язык рыси проходится по щекам, подбородку парня, задерживаясь на секунду на губах. Сейчас, когда угроза миновала, Андрей вспоминал не только фамилию и имя своего спасителя, но и те свои робкие, неясные чувства влюбленного подростка, которые когда-то испытывал к Яну. Сколько лет они не виделись, восемь, девять? Хотелось поговорить, узнать, как Ян живет сейчас, насколько много знает о мистической составляющей их города, сказать спасибо за спасение уже нормально, человеческим голосом. Для всего этого нужно было обратиться и в одиночку. Обращение из зверя в человека и обратно зрелище малоприятное и не для слабонервных.

Еще коротко мурлыкнув, лукаво блеснув золотом глаз, Дюша опускается на четыре лапы, уже через секунду исчезая молнией в ближайших кустах, ведущих к овражку с одним из схроном. Жар превращения в человека растекается по жилам, вынуждая рысь вцепиться когтями в землю. Внутри с противным пощелкиванием шевелились ребра. Оборачивание всегда было болью, но боль по-настоящему страшна только тогда, когда  ты умираешь, а не когда рождаешься заново.

Шумно, тяжело дыша, успокаивая учащенное сердцебиение, Дюша выпрямляется, прикладывая ладонь к кровоточащему бедру. Размяв между пальцами удачно росший в овражке у воды тысячелистник, Сторожев влкадывает сочащиеся соком листья в рану, облизывая перепачканные алым пальцем. По-хорошему стоило бы задержаться здесь в низине у ручья, пока регенерация не завершится, но за это время  Радченко мог уйти далеко, а значит, стоило поторопиться. Натянув шорты и футболку, засунув ноги в кроссовки, Сторожев пригнувшись, скользит под кустом малины. Этот участок леса ему был знаком хорошо и как выйти навстречу Яну, Дюша знал прекрасно.

— Эй, парень! Тут где-то зверь на помощь звал, ничего не слышал? Я спешил, как мог, но он сейчас замолчал — смахивая со лба прилипшую к нему паутину, выныривая из-под ягодного куста прямо у Радченко на пути, встревоженно, отрывисто спрашивает Андрей. Морщинки на лбу разглаживаются за секунды, карие глаза вспыхивают теплым блеском узнавания.
— Ян! Я Андрей, мы с тобой вместе в школьном квн пересекались, я на год раньше выпустился. Я за сморчками и так отдохнуть от города, воздухом подышать выбрался, а ты что тут делаешь? У меня тут шалаш на поляне есть неподалеку, пойдем посидим? Сто лет не виделись. Все равно уже темнеет – лукаво щурясь,  дружелюбно улыбается Дюша, напрочь игнорируя тянущую боль в ноге.

— А я думаю, чего так зверь кричит жалобно и надрывно, а тут такое дело капкан! – ответив на рукопожатие, старательно изображая из себя обыкновенного человека, удивленного и возмущенного надругательством над природой всплескивает руками Дюша.
— Узнать бы кто его ставил, да голову или яйца туда же. — продолжает кипеть Андрей,
От одного слова «капкан» нога сразу же начинает неприятно ныть, а глаза вспыхивают желтым, злым огнем. Договаривать окончание фразы, что лучше этому охотничку в лес не соваться, живым не выйдет Дюша не стал.

— Ни единой души. Ты первый человек за последние пару часов. — искренне отвечает Андрей, шустро, несмотря на раненую ногу и легкую хромоту,  начав движение  в сторону шалаша. Привычка двигаться по лесу даже в человеческом обличии с ленивой грацией зверя, знающего куда наступить и под какой веткой нагнуться, чтобы она не прилетела в лоб, давала о себе знать.  Дюше то и дело приходилось останавливаться, напоминая себе, что сзади движется человек, не знающий местности и не способный видеть в зарождающихся вечерних сумраках, понемногу окутывающих лес.

Уже в двух шагах от поляны, скрывающейся за очередными густыми зарослями, Дюша замирает. По небритому лицу, пробежала легкая тень. Прилетевший вопрос мог быть как простой вежливостью от старого школьного товарища, так и хитрой ловушкой с целью выведать правду. Невольно скосив глаза на шорты, промокшие от выступившей крови,  Андрей мотает головой, отгоняя неприятные мысли, что Ян помог ему непросто так. Внутреннее чутье, несмотря на природную недоверчивость к обычным людям, подсказывало, что ждать подвоха от того кто недавно помог не стоит.

—Да ты представляешь, сам себе вредитель оказался. — выйдя первым на небольшую полянку, поросшую деревьями, подняв вверх бровь, качает головой  Андрей, снова разворачиваясь лицом  к идущему за ним Радченко. – бросил нож на мох, и сам же потом присев, обувь перешнуровать на него же напоролся. Вот тебе и учитель труда.  Учу детей безопасности при работе, а сам же ее не соблюдаю. Раздолбаем был, раздолбаем и остался. – запрокинув назад голову, негромко хохочет Дюша.  Ему очень хотелось надеяться, что придуманная на ходу легенда не выглядела слишком уж топорной ложью, его смех над самим собой поможет, и Ян не заметит короткую паузу, возникшую между его вопросом и Дюшиным ответом.

–  Проходи, располагайся. Тут посторонних нет, дышать можно было полной грудью. Больших запасов еды не имею, но чай вкусный с ягодами да травами сейчас заварю. – обводит Андрей рукой свое нехитрое имущество. Шалаш, надежно прикрытый от дождя  ветвями широкой, раскидистой ели, кострище с заготовленными ветками, висящей над ним треногой и два потемневших от времени и копоти бревнышка рядом с костром.

– Я - учитель, прививаю любовь школьникам  к не особо кому нужному физическому труду, а ты выходит спасателем, как из академии выпустился, так и работаешь? – нырнув в шалаш, уже из его глубины, громко, спугивая спящую на дереве птицу, интересуется Дюша. Первые пару лет после выпуска из школы, он  еще следил за своей первой любовью, с жадностью узнавая о Радченко все сплетни,  а потом новая студенческая жизнь засосала и светлый теплый образ оказался оттесненным вглубь сердца.

Быстро засучив ткань, прикусывая губу, Дюша проводит пальцами по  глубокой, неровной,  зубчатой ране. Регенерация шла медленнее, чем он рассчитывал, видимо зубья были обработаны какой-то гадостью, успевшей попасть в кровь. По-хорошему стоило обернуться, да поискать в лесу нужные травы, но сделать это возможности не было. Последнее, чего хотел Сторожев напугать своего спасителя.  Оставалось надеяться, что сильное от природы здоровье оборотня окажется сильнее неведомой заразы.

– Скажи, а не страшно было рыси помогать, да еще и ради нее с тропы уходить?  Все-таки дикий зверь, мог и броситься. Да и  сам знаешь, это людей в чаще немного, а вот всякой нечисти и нежити полно и  далеко не все они к человеческому роду доброжелательно настроены. –усаживаясь прямо на траву, облокачиваясь о бревно, втягивая вперед раненую ногу, негромко, вполголоса интересуется Сторожев. Все-таки рано или поздно Яну идти обратно, возможно одному, и его по-дружески хотелось предостеречь быть осторожнее. Да и обступающий их стеной лес, уединение, языки пламени, потихоньку взметающиеся ввысь, запах лесных трав из котелка словно  сами собой располагали к разговору не только о школьном прошлом, но и о местных легендах.