Ильин стал серьезным. Нет не так. Ильин стал СЕРЬЕЗНЫМ. Да ну, аж ржать тянет. Ромка сворачивает камеру на телефоне и усмехается, не ну он конечно спустя три года то стал более взрослым, не таким раздолбаем, но иногда то прикольнуться можно, ну а че. Вся его жизнь это работа, работа это стресс стресс, это гибель нервных клеток... Вся его работа это один сплошной квест, спичка, что поджигает Палыч, догорит или нет? А если обожжет пальцы, так и...
Ладно, только не перед вылетом об этом думать, в это лето Карелия мать ее полыхала, как жопа незадачливого исполнителя, что просрал все сроки и теперь ему светит прилететь от начальства. Карелия держала их всех за яйца, не давая даже нормально поспать и пожрать, не говоря уж о чем то большем, а злоебучие леса горели, горят и будут гореть, это закон природы.
Поправив на плече тяжелое обмундирование, он клюет в щеку Катюху, с которой они впрочем остались в хороших отношениях после расставания, снова обещает приглядывать за Палычем и не давать ему лезть в самое пекло, все таки не мальчик уже, и садится в вертушку, устраиваясь на привычном месте возле окна. Ребята о чем то тихо переговариваются, смеются, но ему не особо весело, потому, что с каждым новым вылетом, он все больше сомневается в том, правильное ли решение принял и остался в Авиалесоохране. Не прогадал ли с будущей профессией. Спасатель лесов, блять... Самому то не смешно? Поправив форменную куртку, он скашивает взор вниз, где белый дым застилает все пространство, из за него не видны даже верхушки деревьев и это очень хуево. Торфяники мать их...
— Значит так... — Палыч снова собирает внимание всех, и тычет карандашом в карту, где приблизительно должна состояться высадка, и рисует жирную точку. — высаживается вот в этом квадрате, плюс минус, если получится максимально рядом, пожар сейчас у нас и низовой и верзовой, и это ад ребята. Но потушить надо, так что берем яйца в зубы и работаем.
Командир предельно серьезен и это замечают все, правда, если пожара два, то тут на самом деле жопа....
— Да потушим, АлексейПалыч — кивает кудрявый Шустов и подмигивает Ромке, Ромка отвечает неуверенной улыбкой и закручивает на поручне фантик, так, на всякий случай.
На душе неспокойно, спичка инструктора горит, и в самый последний момент, вместо того, чтобы потухнуть, обжигает пальцы. Ребята молчат, никто не проранивает ни слова, а Ильин гулко сглатывает, и проверяет на плечах парашют, одновременно с гудком, возвещающим о том, что точка высадки найдена и нужно прыгать.
Он прыгал последним, так уж повелось. Его относит чуть в сторону:
— Главное, чтоб не на елку
Говорит сам себе, и приземляется на один из обгоревших кустарников, стряхивая с куртки остывший пепел. Погрузив парашют в сумку, отстегивая крючки, он осматривается по сторонам, но не видит никого из за плотного дыма, хочется кашлять. Вытащив из внутреннего кармана носовой платок, он мочит его из небольшой бутылки также носимой с собой всегда на вылеты и прикладывает к лицу.
Главное найти своих. Ориентиры так себе, но ветер слегка рассеивает дым, тут огня нет, все уже выгорело, просто из за чада дышать совершенно нечем. Через примерно минут семь он набредает на качка Зотова.
— Где остальные? — то хмыкает — откуда я знаю, только вот осмотрелся, тут нихера не видно из за дыма — он кашляет, укрываясь рукавом фирменной куртки, а Ромка качает головой, тоже мне бывалый пожарный, а про элементарную защиту, забыл. — а ты молодец! — он кивает на платок Ильина и Ромка усмехается.
— А я свой Оксанке подарил, она очень просила
— Нашел, что подарить — смеется через ткань пожарный и откидывает  от себя сухие, сгоревшие ветки — ладно, пошли искать, нам тушить еще.
Еще спустя  минут 10 они набредают на остальных.
— Ничего себе вас отнесло — комментирует Журавель, поправляя форменную куртку
-  Хватит языками чесать, за работу — обрывает их Алексей Палыч, и Ильин берется за лопату, с размаху всаживая её в сухую, покрытую пеплом землю. Ветки трещат, где то вдалеке падают деревья, наверное в такие моменты должно быть страшно, но Ромка сосредоточенно копает колею, отстранив от себя все мысли кроме одной — пожар нужно остановить во чтобы то ни стало.

Копать оказалось не так то просто, земля была совершенно сухая, из за пепла, пылила, стремясь засыпать глаза белыми хлопьями. Кашляя и переодически прижимая к глазам платок, потому дым нещадно жег слизистую, Ильин улыбался сквозь выступившие в уголках глаз слезы.
— Из меня такой себе копатель, все равно ты быстрее — он режет лопатой землю, откидывая комки вперемешку с землей в сторону, колея начинает разрастаться все больше, ребята расходятся по разные стороны, наблюдая за тем, откуда может придти огонь, чтобы не прозевать, как в прошлый раз. Через некоторое время Шустов оставляет Ромку копать одного, а сам разворачивает бабину со шнуром, и подходит к Палычу, чтобы не кричать. Ильин копает тише, не то, чтобы ему важно подслушивать, за ним вообще такого не водилось, но он прекрасно знает, что его до сих пор кличут мелким хотя в отряде он уже больше года, но всем похер потому что, привыкли, привязалось.
— Туристы? — хмыкает про себя — какие в жопу туристы, он никого не видел. Да и кто будет в здравом уме шататься по горящему лесу, ведь наверняка все радиоточки и сети трубили о том, что лес горит и соваться туда смерти подобно.
Шустов смотри на него улыбаясь уголками губ, но Ильин серьёзен, как  никогда, он не улыбается Максу, потому что блять ничего не может понять, толи он дерево, толи просто Шустов что-то недоговаривает. Отбросив еще один кусок земли, он останавливается, чтобы утереть со лба, заливающий глаза пот, немного выдохнуть  и прежде чем понимает, что случилось Максим уходит в сторону куда то сквозь стену дыма. Ромка было бросается вслед за ним, но его надежно удерживают руки Зотова,
— Совсем идиот? Сгинуть хочешь?
— Но как же....
Ильин гулко сглатывает  и ничего не может понять. Как они могли отпустить Шустова???? Через пару минут тот возвращается, с каким то серым комком в руках, который на поверку оказывается зайчонком, махонький совсем, только глазки недавно открылись.
— На вот, мелкий, держи. Присматривай покуда.
Журавель передает ему зайца, и Ильин фыркает, еще чего не хватало, но животное берет, пряча под желтую форменную куртку, чувствуя, как дрожит тщедущное маленькое тельце.
Пару минут после обьявления Шустова, ребята группируются возле Палыча, что то обсуждают, и когда наконец группка голов размыкается, Ромка подходит к ним на несколько шагов, он не любил навязываться, а если уж к нему так относятся...
— Пакуемся, парни! — дал команду и молчаливого кивка инструктора Зотов, и ребята начали собирать мотки, класть в чехлы лопаты, смотря чтобы ничего не забыли.
— По шустовскому следу пойдем, он больше нас знает.
Это было сказано не подьебом, а со всей серьезностью, у Романа сложилось стойкое впечатление, что он один блять тут не в теме, и даже наверное в пору бы обидится, но толчок в плечо качка, заставил его обернуться.
— Это он после того случая с детьми, стал таким. Словно знает, что то. Он в твой отпуск нас раз три из пиздеца вытаскивал, так что...
Ах вот оно что, его отпуск. Он тогда отпросился у Палыча на неделю, но кажется эта неделя по закону подлости была самой горячей для команды, всего навидались, с жизнью и родственниками прощалис не раз, Катюха рассказывала все глаза проплакала по отцу.
Значит вот в чем причина.
— Я понял... — кивнул, замыкая группку идущих, поправляя  чехол с лопатой и рюкзак к парашютом, оглядываясь по сторонам, внимательно, так чтобы если что, дать знак всем остальным, или забить тревогу.

Они идут наверное уже минут 20, жар все усиливается, крепко прижимая к себе спасенного зайчонка, Ильин опирался на лопату вовремя вытащенную из чехла, параллельно расчищая себе и товарищам путь, от горящих веток, падающих деревьев, что поднимали столпы искр и пепла, норовя застилать глаза, и выжигать слизистые. Кашлять устали наверное уже все, платки были не у многих, Ильин пару раз останавливался, разорвав свой надвое, и смачивая водой из бутылочки, отдавая половину Зотову, но ведь она тоже не вечная, и когда то и этот пластик с живительной влагой опустеет.
Идти тяжело, с каждой минутой ощущение того, что они не выберутся отсюда с каждой секундой возрастает, ровно до того момента, пока они не останавливаются на...поляне?
— Здесь? — он озирается вокруг, но никто предсказуемо не отвечает на его глупый вопрос, а когда Палыч дает указание окапываться, кивает, и втыкая лопату в землю, начинает работать. Он не поднимает головы, покуда он копают эту злосчастную колею, он не замечает мозолей на пальцах, гудящей поясницы, ему до усрачки становится страшно, когда их окружает огонь, и отпускает, лишь когда начинается ливень, который словно небесная благодать, барабанит по форменной куртке, мочит его волосы, смывает с лица гарь и копоть. Ильин до самого конца верит в лучшее, верит в то, что сегодняшний трюк со спичкой, не больше не меньше, чем фигня, а в прошлый раз было ебучее совпадение, он почти счастливо опирается на черенок лопаты, чтобы хоть немного перевести дух, как сверху разносится сильный, громкий треск, гул, пар деревьев падает рядом, Шустов только и успевает его отолкнуть. Он падает на гору сгоревших сухих веток, чудом ничего себе не повредив, и вскакивает, когда расширившимися глазами видит, как в пламене, налетевшем из за обманки, уловки огня, исчезает Максим.
Он хочет кричать, но горло словно сдавило спазмом. Он может только хрипеть, смотря на пожирающего пламенем Шустова и поймать его последнюю, угасающую улыбку. А потом он теряет сознание. Спасительная темнота забирает его вовремя, чтобы не разорвалось сердце, что начинает ужесточенно биться о ребра. В себя он приходит в сторжке Окопыча, вскакивает с постели, осматривается, считает головы.
Макс.... Боль пронзает левую сторону и Ильин сглатывает.
— Ох и напугал ты нас, молодой! — говорит кто-то из ребят, но Ромке все равно, лучше бы он сгинул, но Шустов остался жив. Он не спрашивает, как они выбрались, не уточняет, как они здесь оказались, он прокручивает в мозгу улыбку Макса и сжимает зубы, чтобы не заорать в голос. Как только команда решает, что он окреп, ему ничего не угрожает и вообще они могут отправляться уже на базу, прилетает Бе-200 с начальником пожарного расчета и Катей... Она бросается к отуу, что то долго, долго ему говорит, плачет, а он гладит её по тёмным волосам, что то тихо шепча на ухо. Ильин в это время сидит на лавочке и смотрит в одну точку. Сердце все еще почему то бьется со скоростью света, будто хочет выпрыгнуть из груди. Его совсем не успокаивает жалостливые взгляды и сочувствующее сжатие плеча, наоборот, ему бы хотелось, чтобы они все ушли, и оставили его в покое, потому что единственный, кого он хочет видеть сейчас рядом это тот, кто еще по какой то непонятной причине не налетел на всех них и не заобнимал до смерти.     
-Рома, — парень поднимает голову, с удивлением отмечая, что не слышал своего дурацкого, но справедливого прозвища. Вся команда стоит с какими-то серыми лицам, а Журавель, закрыв лицо руками, слегка вздрагивает. Рядом стоит и Валера, держа в руках.... нет. Ильин бледнеет, к горлу подкатывает тошнота, на глаза наворачиваются слезы. Это же шутка, верно? Сейчас из маленького домика Окопыча выскочит Шустов, громко смеясь и крича "АГАААА, НЕ ДОЖДЕТЕСЬ", но... этого не происходит, а Ромке хочется завыть во все горло, достать Шустова из под земли и отчитать за то, что посмел умереть. Но все что он может произнести, это несвязные звуки.     
— Вы это, возьмите кто-нибудь... Все что осталось, так сказать, — Валера прислоняет гитару к скамейке, рядом с Ильиным и уходит в сторону своей вертушки, не хочет, чтобы кто то видел его слабости. Всю дорогу проплакал, а слезы еще остались.     
Ни один из пожарных так и не прикасается к гитаре. Она так и стоит, одинокая и обгоревшая. Рома боится на нее даже посмотреть. Он весь трясется, руки дрожат, а по щекам текут слезы. Ему не хочется верить в то, что Макс больше никогда не сыграет на ней, не запоет своим чуть хриплым голосом. Ильин не верит в то, что больше не услышит звонкого и яркого смеха Шустова, не услышит ни одной его глупой шутки, которые все равно заставляют улыбаться. Рома не верит в то, что так и не смог поцеловать Максима.

Ильин стоял с красными цветами в руке напротив мемориальной доски, и до последнего надеялся, что всё это окажется очень длинным, кошмарным сном. Что пожар, паника и смерть Макса ему лишь приснились. Он действительно был единственным, кто не вернулся, он действительно больше не сыграет на гитаре и не сплетёт венок. И на мемориальной доске действительно висит фото Шустова Максима Николаевича. И даже здесь он, засранец, улыбается. Таким его и запомнят. Жизнерадостным, вечно улыбчивым, отзывчивым, до невозможности доброго и с горящими глазами. По Максу скорбела не только команда — по Шустову скорбел весь штаб. Ещё бы, не было ни одного человека, кто бы не слышал об этом очаровательном парне. Своей открытостью и дружелюбием парень сразил всех. И сейчас, здесь стояла не только команда Соколова, здесь была и бухгалтерия, и диспетчеры, и пилоты, и даже медсестры! Все неравнодушные пришли почтить память этого отважного молодого человека. Но Роме было плевать. Он слышал речь Громова, а после Соколова, очень отстраненно, как будто через толщу воды. И выбраться из этого омута не было и шанса. Он просто стоял и сверлил чёрно-белое фото Шустова взглядом. И больно было безумно. Но он уже не плакал, выплакал все ещё в самолёте. А когда прилетели, пошёл в заброшенный ангар и бился в истерике. Он любил и ненавидел Шустова. Любил так, как никого и никогда. Он любил его за его смех, мягкие кудри, которые отливали медью на солнце, за мягкие руки, за его доброту и за взгляд. Такой ласковый, успокаивающий, родной. Ильин любил в Шустове всё, любил целиком и полностью. Он вообще до Шустова не знал, что можно любить вот так. Макс подарил ему смысл жизни, и сам же этот смысл и забрал. И именно за это Рома его ненавидел. Он научил его жить, а после убил, собственными руками, сам того и не понимая. А может, Максим и понимал, стоя тогда на горящей опушке, улыбаясь в последний рад, что никогда больше не увидит этого мальчишку и мысленно просил прощения. Ромка злился на Макса за то, что тот посмел умереть, оставив его одного. Но злость эта быстро прошла. Пришло отчаянье, тоска и скорбь. Он не мог злиться на Макса долго, он вообще не мог на него злиться. Как и принять его смерть не мог. Рома понимал, что этот божий одуванчик остался в его сердце навсегда, и нет ни одного способа выселить его оттуда. А Ильин и не хотел. Ведь пока жива память о Шустове Максиме Николаевиче, жив и он сам. Из транса Ильина вывела чья то рука на плече. Он оглянулся и увидел Костю. Он печальными глазами смотрел так понимающе, что аж бесит. Ромашка оглянулся и оказывается, все свою речь давно закончили, и сейчас клали цветы под фото. Остальное было как в тумане. Соболезнования, слёзы, он ничего этого не помнил, он просто качал головой, а после ушёл в казарму.
Прошло почти две недели с церемонии прощания, а Ильин всё никак не отойдёт. Зотов даже как-то ляпнул не подумав, что Рома стал похож на Петра. Такой же убитый горем, молчаливый и думающий лишь об одном человеке. Естественно, после этих слов он получил подзатыльник от Журавеля, а Пётр как-то грустно, но с пониманием глянул на Рому. Сам же Рома ситуацию никак не прокомментировал. Понимал ведь, что Серый прав. Он стал более молчаливым и закрытым. Конечно, его едкие подколы и шуточки всё еще присутствуют, но не в таких количествах, как раньше. Роман краем глаза хватается за пустое спальное место Шустова, которое без его личных вещей смотрится ещё мрачнее. И, кстати, то, как за вещами покойного приезжала его семья, он тоже плохо помнит. Помнит лишь, как плакала его мать, как они с командой выражали соболезнования и как говорили им, каким замечательным был их сын. На это место не скоро кого-то подселят, по словам начальства, но так оно и лучше. Ильин хранил в отдельной папке телефона фотки Шустова. Их было не много, всего три, но именно они так радовали и одновременно разрывали сердце парня на части. Его самая любимая сделана на том самом поле возле полосы. На ней Макс сидит с гитарой и счастливо, во все тридцать два, улыбается. От неё веет таким теплом и родным уютом, что рыдать хочется. Ну а как иначе, если на ней запечатлено самое яркое в мире солнце? Которое, к сожалению, Роме больше никогда не увидеть. Ильин пытается вести нормальный образ жизни. И головой-то он понимает, что ничего уже не вернуть, нужно отпустить и жить дальше. Вот только сердце кричит обратное. Сердце, которое уже давно принадлежит кучерявому парню в желтой куртке Авиалесоохраны. Ну не может он его отпустить, не может! Он ведь так скучает... Ромке так не хватает теплой, нежной улыбки Макса, его убаюкивающего голоса, звонкого смеха и взгляда, доброго-доброго. Он готов отдать всё на свете, лишь бы ещё раз оказаться в его крепких объятьях, зарыться руками в мягкие кудри и поцеловать. Но он понимает, что нет такой силы, что смогла бы вернуть Макса и выполнить желание молодого. И от осознания этого он, прямо сейчас, пока все спят, плачет на своей кровати, уткнувшись в футболку Шустова, что заменяет наволочку и которую ему самолично вручил гитарист, когда они на базе по прилету майки меняли. Он был самым дорогим что было у Ромы, и ему очень больно это принять. Но ещё больнее понимать что Шустов ему соврал. В тот самый день Максим поклялся что всё будет хорошо. Максим всегда своё слово держит, это знали все. Пообещал? Значит сделает! Вот только молодой не знает, что сам кучерявый сожалел о том, что обещание своё не выполнит, и стыдно ему было очень. Но даже без знания этого, не смотря на какую-то детскую, глупую обиду, парню было приятно от мысли, что Шустов до последнего пытался его успокоить, заставить его верить в чудо. И ведь Рома верил, до последнего верил...
Так прошёл год с того самого момента. Целыйтгребучий год.
Роман Романович бредёт ленивой походкой к самолёту. Их группу отправляют в снова в Карелию, в те самые места... Алексей Павлович ушёл в отставку, так что теперь в их группе — инструктор Журавель, как тот и мечтал, а так же прибавились двое новеньких. И, честно сказать, Рому это немного радует. Потому что теперь не он самый "зелёный" в команде и шуток в его адрес стало в разы меньше. И свободы не много больше. Конечно, Пётр и Костя периодически пускают в его сторону пристальные взгляды, мало ли чего, но и постоянно в их поле зрения держаться не заставляют. Подходя к самолёту они встречают Валерия, который уже в полной боевой готовности. Он загоняет их в самолёт, называя новобранцев "цыплятами", садится сам и готовится ко взлёту. Спать Ильину хочется ужасно. Спал он эту ночь особенно плохо — ему снился Шустов. Их последний разговор, его гитара и его улыбка. Рома готов поклясться, что после пробуждения физически ощущал тепло ладоней Макса. Так или иначе, Рома пытался отогнать от себя депрессивные мысли и хоть немного вздремнуть. Вышло не очень хорошо. Поэтому половину всего пути он говорит то с Сергеем, потом с новобранцами, а после они все вместе слушают рекомендации пилота-наблюдателя и план Журавеля. Высаживаются они не как обычно, а приземлившись на поляну, сейчас леса горят не так сильно, как в прошлый сезон, что удивительно, Окопыч машет на прощание рукой, а Журавель дает им последние инструкции, финт со спичкой, что был при Палыче они оставили, но в этот раз спичка не загорелась совсем, это было что-то новенькое и немного странное, что заставило задуматься членов команды.
Рома поправляет лямку с обмундированием и оглядывает местность, пока спокойно, если так пойдет и дальше, то можно будет даже разбить небольшой лагерь.