Уже почти не холодно. Я задумчиво бью друг о друга и потираю коленками в плотных зимних колготках, растягиваю и рассматриваю узор на рукавах свитера, плетёного бабулей — безобразный коричневый мешок, мешок для картошки, но никак не предмет одежды; и все же я бегу к нему каждый раз после школьного дня и охотно залезаю в его уют — на мне еще старая престарая кислотная куртка, в которой наполнитель давно скатался в самом низу, а местами и вовсе пропал. Хотела бы я также — кусочком синтепона просочиться сквозь растянутые нитки, выпасть и слиться со снегом, исчезнуть. Другие синтепоны из моей куртки будут искать меня денно и нощно, но никогда не найдут.

Об этом я думаю, сидя на ступеньках школы — прямо на подушечке наполнителя куртки, как принцесса на горошине — забившись в маленький уголок за дверью, надеясь, что никто не размахнется дверью так, чтобы меня прибить. Все мои бесформенные вещи прячут меня в один большой комок, похожий на нечто, что мог бы изрыгнуть единорог. Мне не холодно — вернее, не так холодно, чтобы даже больно — но все же прохлада пощипывает щеки и нос, а пальцев я и вовсе не чувствую. Мне кажется, я начинаю проваливаться в дрему: не летает снег, воздух недвижим, большинство детей уже покинули школу, и никто не тревожит мой отдых. Не хочется двигаться, не хочется вообще ничего, и я настойчиво отталкиваю от себя мысль о том, почему я здесь, а не дома — даже спустя полчаса после последнего урока.

Там сейчас полный кавардак: семья приютила тяжело порченого кутха, и все усердно работают над его лечением — перед глазами возникают мимолетом замеченные мной картинки: из-за приоткрытой в большую комнату двери я видела ворох черных перьев, и повернувшееся ко мне лицо, полностью погруженное в такой же нефтяной пух; его взгляд приковывает меня к полу, и руки, держащие большой таз с водой, у меня неожиданно слабеют; я чувствую, что он сотворил какое-то зло, я чувствую, что оно проросло по его телу перьевой заразой, которую он не может снять без помощи; я чувствую, как каждое упавшее с него перо отравляет наш дом, и я хочу заговорить об этом, но тетя Нина выхватывает у меня таз и захлопывает дверь перед носом. Ночью я, обезумевшая, растрепанная, смотрю на чердаке мультики, урывками сплю, напуганная, пытаюсь избавиться от холодного ощущения, притаившегося на спине. Сквозь пелену моего мультяшного побега от реальности скрежетом по полу проникают его когти.

А почему я не пойду в квартиру к сестре? Там сейчас нет никого — именно потому, что всех, по возможности, попросили сейчас оставаться в доме; но это же будет натуральное дезертирство… мало того, что последнее время я не совсем спокойна и мила с семьей — постоянно огрызаюсь, повышаю голос (да я просто устала, это пройдет, потерпите) — и бабушка, наверное, расстроена моей утренней выходкой; в общем, не вернуться и не помочь им сейчас, наверное, будет верхом любого неуважения.

Я тяжело набираю воздуха и выдыхаю его долго, смотрю, как клубится пар. Неожиданно дверь подскакивает, и на крыльцо вываливается целая компания ребят. Я тут же собираюсь с силами и сажусь поровнее, чтобы не выглядеть уже совсем, как бомжиха. Сейчас, сейчас, еще немного, и нужно будет уже пойти домой.

[icon]https://i.ibb.co/7zJgdKv/245.png[/icon]

Подпись автора

алмасу за мое красивое лицо низкий поклон

Я смотрю на тебя, наверное, как абсолютная дурочка: широко распахнутыми глазами, будто их никогда не будет достаточно, чтобы на тебя наглядеться — в тебе за секунду столько всего происходит, ты меняешь до узнаваемости и тут же возвращаешься обратно, замираешь на секунду встревоженным кроликом и следующей секундой подпрыгиваешь, взвиваешься и маленькой птичкой уносишься ввысь, обо всем позабыв и за собой ничего не оставив. Такой весь ты: это и ты сам, ловкий, быстрый, и твоя мысль мимолетная, за которой ты сам не можешь поспеть.
Как бы я хотела на самом деле сидеть здесь и ждать тебя, и меня колет горечь, когда я понимаю, что совсем забыла, что мы должны сегодня увидеться. Ты не напугал меня, нет, но растревожил, растормошил, филипповым поцелуем разбудил Аврору, и я затеплилась тебе в ответ.
— Ради тебя — все, что угодно, — смеюсь, пока ты, наконец, даешь мне вставить хоть слово. как будто твое дыхание от ладоней расплылось по всему телу: я потянула пальцы к твоим щекам, твоему лицу, но ты ускользнул от моего объятия, как рыбка, продолжая свою тираду.

Очевидно, я совсем не поспеваю за твоим темпом, но это изменится скоро, и мы опять двумя раздолбаями побежим навстречу приключениям: неудачными приземлениями ломать обществсобственность, руки и ноги, кривлять лица и не кривить душой. Сейчас я хлопаю глазами на принесенные угощения и пытаюсь снова выдать некое подобие улыбки.
— Остатки мозгов отморозила просто, — бросаю я тебе, и мы оба принимаем эту отговорку, отбрасывая мои ночные кошмары, страшного кутха и разногласия с семьей. Ты вырываешь меня из пузыря переживаний, и их остатки скатываются, как с гуся вода, — Кеша, ты замечательный, — я сильно прижимаюсь к твоему плечу, театрально вздыхая.
— Зааавидный жених! — говорю заикающимся голосом Антонины Михайловны — школьной преподавательницы, по семейным обстоятельствам уже месяц ночующей на территории школы, и оттого часто наблюдающей эти их воссоединения после уроков — женщины, любящей сплетни и делиться мнением. Я тебя отпускаю.

— Зато сказочный дебил, — показываю на твою легкую обувь, — ноябрь же, товарищ!
Она точно такая же, как моя, только я умудрилась на теплые колготки еще и жирнющие носки натянуть собственного производства (розовые, с бантиками, чтобы мать во мне окончательно разочаровалась) — и все это упихнуть в кеды. Но мы измываемся над взрослыми, что постоянно нас носами в неземную обувь тыкают, и смеемся, хотя, на самом деле, пальцы ног отмораживаем, и, на деле, порой так, действительно, холодно. Мы шагаем неровно, не шаг в шаг, но бок о бок: поскальзываясь, шатаясь как новорожденные олени; краем глаза я вижу тебя и почему-то думаю, что иногда меня осеняет будто: ты как полное отражение мне, мы как две капли воды, два кеда пара — и если у меня на душе паршиво, то ты разделишь это со мной.

В своей манере, конечно, ты попытаешься тут же эту грязь и болотную жижу, утягивающую меня стремительно в ураган отчаяния, обернуть в шутку. Мне захочется погрустить — тут мы разные — только на такие вещи ты не отзываешься, и даже при самом мерзком раскладе да и впихнешь какой-нибудь юмор. Не хочется портить этот момент, ты там на фоне моей печали о чем-то болтаешь, и я могу это подхватить, но когда мы юркаем в череду одинаковых клонов-дворов, чтобы найти пристанище, я перебегаю, оборачиваюсь, чтобы смотреть тебе в лицо:
— Знаешь, мне сегодня по горло паршиво, и я очень рада, что ты пришел, — мне так мучительно хочется, чтобы этот сентимент повис в воздухе, как пар моего горячего дыхания, но я сама им неожиданно смущена, и я отмахиваюсь, — Утро было а б с о л ю т н о невыносимое, а Геннадьевич сегодня притащил Домострой собственного производства, о котором на прошлом уроке рассказывал. Утомительное чтение...

И я завела небольшой рассказ о мерзком учителе истории, который являлся постоянным участником наших сплетен и большим любителем женоненавистничества в любом его проявлении, регулярно говорил мне, во сколько я должна выйти замуж и что моя единственная цель к выполнению — уход за избранником (но не только мне, для него вообще любая девица обращается в страстного слушателя его жизненных постулатов). А про себя думаю: даже если бы я умерла, Кеша, наверное, ты бы вприпрыжку тащил мой труп за собой; потому что для тебя не существует остановок, и ты не смотришь назад, только вперед.
А ты мне тоже расскажи, расскажи какую-нибудь белиберду, прежде чем я шаг за шагом, аккуратно, попробую вытянуть из тебя что-нибудь сокровенное: мне подавай искренность и открытость, но разве ты к этому еще не привык? И как прошли твои занятия, и почему ты припозднился? Я пристраиваюсь на облезлой скамейке и беспардонно пытаюсь нащупать в твоем кармане обещанное лакомство прежде, чем ты сам предложишь.

Отредактировано майя монастырская (2022-10-16 10:32:04)

Подпись автора

алмасу за мое красивое лицо низкий поклон