за чертой города на них с ужасающей жестокостью набрасываются дикие, никем не высаженные тополя, берёзы в неимоверном количестве, какие-то неизвестные кусты и бесконечное количество вонючих ромашек и пушисто-пыльных одуванчиков. всё вокруг зелёное с вкраплением жёлтого, каплями серо-прозрачного и брызгами мелких фиолетово-голубых цветов.

папа бы размахивал в этой красоте руками, поминутно прижимая к носу аккуратно сложенный платок, назвал бы все цветы, все деревья, каждый кустик, рассказал бы про пару местных говорливых птах, а потом попросился бы домой, утирая аллергичные слёзы.

лука поражённо молчит, топая следом за бодрым владиком, поправляет лямки непривычно-тяжёлого рюкзака, приятно оттягивающего спину, и напряжённо разглядывает окрестности.

дикую природу за чертой города он окрестил для себя чем-то вроде вытрезвителя, будь он пьяницей, а мутные, неприятно-грязные порывы — алкоголем, к которому тянет круглые сутки. здесь он всегда бывал исключительно пернатым, ужасно голодным, спал в кронах деревьев, то и дело просыпаясь от громких звуков живности вокруг, охотился на мелких полёвок и воробышков и возвращался домой через несколько дней, иногда — неделю, две недели. то ли наказывал себя, то ли охлаждал пыл и голову.

а теперь он смотрит на всё это не сверху вниз, а буквально с места событий.

владик, с кторым он знаком ну вот вчера, недели, месяцы, не долго, в общем, очень недолго, зовёт в поход, на природу. с палаткой, необходимостью разводить безопасный костёр и есть всё, что можно приготовить на огне. в нормальный такой поход, в котором лука по своей воле никогда не был, никогда не пошёл бы, да его никто бы и не позвал. если бы не товарищ петренко, соловьём разливающийся о целительной силе природы.

— владосик, — лука почти поёт сладким голосом, в пару шагов настигая нового и фактически первого друга за долгие годы, мягко толкает плечом в плечо. — куда ты летишь, давай помедленнее, а то я свалюсь прямо тут, бледный, оголодавший и уставший. я городской житель, владислав, я не поспеваю за вашими проворными ногами. вот будь это заброшка какая, открытая крыша… — вздыхает, запрокидывая голову и пялясь в голубое, измаранное полупрозрачными облаками небо.

погода отличная. дождя не обещали, изнуряющей жары — тоже. повезло им, словом, со всеми условиями. и вот они в этих условиях плетутся вперёд походным шагом, навстречу неизвестному.

владик в жизни луки вообще был неизвестной переменной. к нему навстречу идти и не нужно было — он сам всюду, где надо, появлялся. озадачил луку предложением поселится у него, буквально с улицы подобрал, как кутёнка какого, накормил, подсказал, где можно подзаработать. пару раз рассказал про соседей, укативших на дачи в свои посёлки и хозяйства.

в общем, владик оказался прямо-таки чем-то магическим. и лука поверил бы, что это оборотень какой, да хоть шаман. но от владика пасло исключительно человечиной. и это было хорошо. всего «своего», такого же ненормального, лука сторонился, старался не связываться. с людьми было спокойнее. и за это спокойствие он владику был благодарен — молча, без слов и намёков. не нужно владику знать, что одна конкретно взятая ободранная ворона, побиравшаяся в перьях на помойках в особо голодные дни, благодарна ему от всего сердца не только за спасение от ушлых взимателей долгов.

— вот бы живность какую повидать. я только в книжках видел, — врёт и не краснеет. — а мы куда идём-то, кстати? ну, если быть конкретнее. а то я тебе так доверился, владосик, я ж тебе готов доверить своё бренное тело, понимаешь? а ты меня вдруг затащишь сейчас в какое-нибудь болото и самым наглым образом сожрёшь, — вздыхает снова, улыбается тонко и загребает привычным движением волосы со лба назад, путаясь на мгновение в прядях пальцами. — а искупаться там будет где? или мы так, в кустах да в палатке?