Ей казалось, что все наконец-то наладилось. Она многое пережила в прошлом, но то счастье, которое дарило ей крылья, стоило того. Джо чаще улыбалась, стала ощущать, что все еще можно исправить, что она может стать прежней. Той улыбчивой, той открытой и жизнерадостной девушкой, какой была, когда уходила из дома Томпсонов и оказывалась рядом со своим отцом. Когда становилась собой и не чувствовала, что нужно держать себя в каких-то глупых рамках, нарисованных ее матерью и обществом, в котором Джо оказалась.
Не смейся слишком громко, не говори, что ты любишь лошадей, они ведь вонючие и глупые создания. Не проси собаку и не говори, как тебе тяжело, это все равно никому не интересно. Улыбайся фальшивой улыбкой, держи спину прямо.
Она наплевала на это все. И ее принимали такой, какой она была. Отец, Ева, бабушка, Джекки, а потом появился и он. Бен стал для нее кем-то очень близким. Сначала другом, потом человеком, которого она впустила в свое сердце и которого позволила себе полюбить. Он показал ей, что отношения с Майком были очень большой ошибкой. Возможно, она просто испытывала чувство благодарности, которое спутала с подростковой влюбленностью. Мысль, что она встречается с парнем на несколько лет старше нее тоже будоражила. Но стоило Майку исчезнуть, и все будто стерлось из памяти. Не без помощи доброго и понимающего Кросби, который всегда был рядом и доказывал раз за разом, что его чувства куда сильнее, чем были у Берквиста.
Джо верила в это. Она, как какая-нибудь героиня любовного романа глупо улыбалась просто идя по улице, потому что вспомнила о нем. Хотела быть красивой и прихорашивалась перед каждой встречей. Стала чаще говорить о парне, чем иногда надоедала своей лучшей подруге. Хэрроу казалось, что это ее подарок за все те переживания и травмы, который были в ее жизни. За деспотичную мать, за изнасилование отчимом, за предательство со стороны той же матери, за похищение бывшей Майка. Но все это оказалось лишь иллюзией.
Ей пришлось приложить все свои силы, чтобы не упасть прямо на крыльце особняка Кросби и не разрыдаться, когда услышала о том, что Бен уехал. Просто взял и молча исчез из ее жизни, даже ничего не объяснив. Он не отвечал на звонки. Причем не только ее, но и своего лучшего друга.
Джо было больно. Казалось, что на ее грудную клетку наступили сразу десять человек и не собирались с нее сходить. Ей было больно дышать, она не хотела выходить из своей комнаты и винила себя, искала причины в себе. Почему он вот так с ней поступил, если говорил, что любит и никогда не бросит? Лживый ублюдок. Такой же как и все остальные.
Девушка не выходила из своей комнаты в поместье бабушки около трех дней, ничего не желала есть и просто лежала на кровати, глядя в потолок. Иногда плакала в душе, сотрясаясь всем телом, иногда проплакивала всю подушку до такой степени, что ее можно было отжимать. Ей было на самом деле плохо, ей было больно. И она не могла сказать, что было больнее всего - то, что он ее бросил или то, что она теперь снова была одна.
После Хэрроу вышла. Она была сильной. Вся в своего отца, который пережил еще большие удары своей судьбы. Она изменилась. Во взгляде Джо больше не было того тепла, какое горело раньше. Ее взгляд сделался холодны и равнодушным. Броня исчезала только тогда, когда девушка переступала порог конюшни и видела свою лошадь. Черная кобыла всегда приветствовала ее громким ржанием и шумным фырканьем. Сильва начинала рыть копытом землю, желая, чтобы ее поскорее оседлали и дали как следует пробежаться по окрестностям, неся на своей спине всадницу. Они сдружились. Не без помощи Маркуса, который помогал юной девушке постигать азы верховой езды в совершенстве. Теперь Джо чувствовала себя в седле гораздо увереннее.

В те выходные девушка уговорила своего отца съездить к бабушке. Она и так давно не была у Амелии, и та уже начала обижаться, хотя знала обо всей ситуации. Джо никак не могла совладать со своим сердцем. Каждый раз, когда девушка приезжала в поместье, вспоминала о том, какие были теплые у Бена руки, когда он брал ее за руку или обнимал. В ее памяти все было настолько свежим, что иногда казалось, будто парень все еще рядом. Но это было не так. И справиться с подобным было ей просто не по силам.
Она ездила бы к бабушке еще реже, если бы не лошадь и если бы не щенки. Джо теперь была даже рада, что не успела передать Принца Бену, тогда бы и щенок страдал. А так он был рядом со своей мамой, бегал по заднему двору особняка и радовался жизни. Вот бы и Джо никогда не встречала Бена, никогда не знала его, не видела, не слышала голоса, который иногда звучал в ее снах.
- Я понимала, что беру не самую спокойную лошадь под свою опеку, но Маркус отказывается теперь ее выводить в леваду. В прошлый раз она укусила его, повязку пришлось наложить, - Джо показала отцу фотографию, пока они ехали к Амелии.
Парень должен был сегодня быть на конюшне. Им стоило поработать еще на прыжками. Самое забавное, что при Джо, Сильва была как шелковая, но стоило только девушке уехать, как будто слетала с катушек. Ричард жаловался, что она становиться буйной ближе к ночи и заводит остальных лошадей. Те начинают ржать и требуется куда больше времени, чтобы угомонить их и уйти домой.
- Может, сменить ей имя? Злыдня подойдет ей больше, - Джо слабо улыбнулась, набирая Маркусу сообщение.

Они остановились на подъездной дорожке. Бабушка уже стояла на крыльце, укутанная в легкую шаль, и широко улыбнулась, стоило ее сыну и внучке выйти из машины.
- Я вас уже заждалась. Мария, подогрей чай и принеси на террасу, - Джо уже начала забывать о приказном тоне бабушки. Каждый раз, когда старушка звонила Джо, ее голос был мягким и ласковым. Она старательно обходила тему, которая могла бы причинить Хэрроу лишнюю боль, и девушка была ей за это очень благодарна.

ваш пост

Что есть боль от утраты самого близкого человека на свете? Данстан был для Джерарда не просто младшим братом, но другом, соратником, сторонником, единомышленником. Не смотря на разницу в возрасте в несколько лет, они прекрасно понимали друг друга с самого детства. Они практически никогда не соперничали, как раз наоборот: гармонично сосуществовали рядом, дополняли друг друга, составляя идеальную команду. Стэн никогда не завидовал тому, что Джер был старшим сыном, наследником, а, значит, по старой-доброй, хоть и несколько устаревшей идейно традиции, все надежды отца были связаны с именем старшего сына. А Уэнлок, в свою очередь, никогда не считал Данстана - младшим. Они были равны, пусть не по годам, но по уму, красоте, по положению в обществе, в своём отношении к друг другу. Поэтому, когда пришла пора Джерарду встать во главе семейного дела, волшебник принял единственно правильное и возможное решение: предложил отцу отдать эту честь Данстану. Нет, не потому, что англичанин хотел уступить, а просто потому что лично себя он не видел среди ткацких фабрик, собраний управляющих и всём таком прочем, что неизменно присутствует в подобном бизнесе. А Данстан видел, ему нравилось работать с тканями, иметь дело с поставщиками, вести переговоры, с гордостью представляя семейство Уэнлок. Всё сложилось правильно, - так, как и должно было быть. Темноволосый верил в это до того рокового дня, когда Стэн погиб. Винил ли он себя в смерти брата? И да, и нет. Иногда ночами он думал о том, что не пойди он на поводу у своих корыстных желаний, быть может, младший брат остался бы жив. Впрочем, ткацкие фабрики и семейный бизнес были как раз тем, чего так страстно желал Данстан. Где же тут корысть? Каждый из братьев получил то, чего хотел, и некоторое короткое время все были очень даже счастливы.
Месяцы шли: постепенно члены их семьи приходили в себя, - все, кроме матери. Джерард с трудом представлял, какого это, - потерять сына, но пытался утешать родительницу, как мог. Отец и дед стали более замкнутыми, волшебник подозревал, что они пытались отыскать тех, кто виновен в смерти брата, но пока что топтались на месте. Уэнлок не хотел в этом участвовать, да и его собственно и не звали. Отец боялся, что теперь уже единственный сын может запятнать свою безупречную репутацию политика и видного министерского деятеля, а на влияние Джерарда на политической арене у него были свои планы. Англичанин не возражал: не то, что бы он не хотел отомстить за брата, но он здраво полагал, что убийство чьих-нибудь приспешников, выполнявших всего-навсего чей-то приказ, не исцелят их боль и не вернут Данстана к жизни. От чьей-то смерти не станет легче никому, и уж точно Аурэлия Уэнлок, поседевшая буквально за пару месяцев до белоснежных волос, не вернёт себе свои прекрасные тёмные локоны.
Сегодняшний день ничем не отличался ото всех остальных, разве что было жарче обычного, и воздух казался тяжёлым-тяжёлым, что нечем было дышать. Темноволосый испытывал жгучее желание избавиться от галстука, но поздним вечером у него была назначена ещё одна неформальная встреча, а зная тягу предполагаемого собеседника к неожиданным появлениям, расслабляться было нельзя.
Когда антиаппарационная защита возвестила о приходе гостя, и Джерард поднялся с места, он ожидал увидеть кого угодно, но только не её.
Она была прекрасна, словно роза, ещё не распустившаяся до конца, но уже манящая своим дивным ароматом и призывающая аккуратнее обращаться с её шипами. Вельма Бэмиш, невеста его покойного брата. Она уже не носила траур, если не считать длинных чёрных перчаток, что не могло укрыться от внимательного взгляда Уэнлока, но вместе с тем это никак не умаляло её красоты. Волшебник даже не догадывался о цели её визита, но в глубине души был рад её видеть. За последние шесть месяцев они виделись от силы несколько раз, и то в основном на торжественных мероприятиях и официальных приёмах, и ни разу наедине. Впрочем, так и должно было быть: они не были друзьями, не были приятелями, и хотя в то время, когда Данстан был ещё жив, Джерарду часто приходилось занимать Вельму разговорами и прогулками, пока брат был занят, - они были чужими друг друг людьми. По крайней мере англичанин потратил не один год, чтобы так оно и было. Признавшись однажды самому себе, что испытывает к будущей жене брата далеко не дружеские чувства, он предпочёл забыть об этом признании, запереть его в далёкий-предалёкий ящик, а ключ выкинуть. Он старался не обращать внимание на то, как его пульс всегда несколько учащался в присутствии Вельмы, как губы невольно растягивались в улыбке, стоило ему услышать её звонкий смех. Был ли он безнадёжно влюблён в неё? И да, и нет. Эти чувства были верхом абсурда в сложившихся жизненных обстоятельствах, и Джерард знал наверняка одно: он никогда не предаст Стэна, - и эти чувства, эта терпкая страсть, что тлела в нём подобно углям в камине, умрут вместе с ним и никогда не увидят света.
Волшебница говорила спешно и явно была чем-то взволнована. Мужчина внимательно следил за ней, за тем, как она снимает перчатки, поправляет волосы и продолжает свой монолог. Всё это было странно, но Уэнлок не смел перебить её, не смел задать наводящие вопросы. Он всё ещё не понимал, зачем она здесь, да ещё без приглашения, да ещё в довольно поздний час. Это не выходило за рамки приличий, нет, но они явно не состояли в отношениях, позволявших такие поздние визиты. Джер нахмурился, стоило Бэмиш закончить свою речь. Он был так удивлён, что не сразу предложил ей сесть.
— Прошу тебя, садись. Выпьешь чего-нибудь? - он был в смятении. Должно быть, у семейства Бэмиш крупные неприятности, раз Вельма пришла именно к нему. — И о какой сумме идёт речь? - стоило догадаться, что о баснословной, но Джерард, будучи деловым человеком, предпочитал апеллировать цифрами. Он подошёл к небольшому бару и неспешно налил в два хрустальных стакана немного огневиски и положил по два кубика льда. После чего подошёл к волшебнице и протянул ей один из стаканов.
Сейчас он мог рассмотреть её более внимательно, не упустив не единой детали. Несмотря на взволнованный вид и сбивчивую речь, её наряд был идеальным, можно сказать, точно выверенным. Умышленно ли Вельма не одела лиловый цвет, как того требовал траур, или же нет, - Уэнлок не знал. Но она была хороша: притягательно красива даже в горе, что Джерард на мгновение усомнился, уж не расчёт ли это? Не очередная женская хитрость, чтобы ослабить мужскую бдительность? Волшебник нахмурился, осторожно обводя взглядом бледное лицо девушки, спускаясь чуть ниже, цепляясь взглядом за, казалось бы, скромный вырез платья, лишь едва-едва приоткрывавший ключицы. Волосы были присобраны заколкой и часть из них ниспадала на плечи. Уэнлок обожал, когда Вельма распускала волосы: он никогда не говорил об этом ни одной живой душе. Даже в мыслях боялся себе признаться в том, что думает о невесте брата в таком контексте, и тем не менее.
И это словно бы стало началом конца. Англичанин сделал глоток огневиски, и с вяжущей горечью, что обожгло его горло, вдруг осознал, что когда этот разговор закончится, их жизнь - его и Вельмы - круто изменится. Просто он пока не знал, почему это должно произойти, и главное как. Но они ведь никуда не торопятся, верно?

ваш пост

- Что без своих дружков и красного галстука, ты уже не такой борзый? - Эван насмешливо фыркает, упирается ладонью в грязную стену переулка. - Или думал, что мы забыли все, что вы нам говорили? - волшебная палочка упирается в чужое горло, а по венам растекается злое веселье.

Выловить бывшего однокурсника в баре — внезапный успех. Нарваться на кого-то из «красных» просто, а вот именно на того, кто задирал — не слишком. Грязнокровка, что слишком много возомнил о себе и даром, что все это осталось в стенах Хогвартса. Память не имеет срока давности. К моменту их встречи, Эван вместе с Эйвери уже успел пропустить по паре бокалов огневиски и заскучать. Поэтому такой момент нельзя было пропустить.

На улице они оказываются быстро, Стивенсон просто не успевает от них вовремя убежать. Аппарировать надо было раньше. До того, как чужие руки хватают за грудки, прижимают к стене, да так что бы приложился затылком. Впрочем, когда гриффиндорцы отличались умом? Да никогда!
- Давайте не будем ворошить старое, - Стивенсон поднимает ладони в примирительном жесте, переводит затравленный взгляд с Эйвери на Розье и обратно. Быть может ему даже радоваться стоило, что с ними нет Мальсибера. - Ребята, мы же взрослые люди…
Вот только бывшие слизеринцы вряд ли согласны с доводами разума, выражая свое несогласие ударом в живот, отчего парень складывается пополам. Случайный прохожий старается пройти мимо проулка как можно быстрее, лишь бы не стать второй жертвой в этой жестокой «игре».

- Эван, может с него хватит? - Эйвери никогда не отличался особой жестокостью из их чудесной тройки. Всегда был самым правильным, самым мягким в их компании.
- С чего бы вдруг? - огрызается Эван, поворачиваясь к другу. Алкоголь в крови бурлит, толкая на опрометчивые поступки. Стивенсон был тем еще козлом в школе, да и в министерстве постоянно делал вид, что они не знакомы. Не слишком ли много пафоса для того, в чьих венах течет грязная кровь? Быть может стоит сделать ему кровопускание? Говорят, что это лекарство от многих болезней, вдруг и от скудоумия помогает?

Очередной прохожий останавливается возле незадачливой компании, не стремится пройти мимо. Эйвери трогает друга за плечо, на что Розье отвечает лишь тем, что сбрасывает его ладонь.
- Чего тебе? Проваливай… - Эван поворачивается лицом к внезапному защитнику гриффиндорца. Щурится, что бы рассмотреть незнакомца. Узнавание приходит почти сразу, не сулит ничего хорошего. - Какого Мерлина тебе надо? - полукровный родственник это хреново. Когда этот родственник работник аврората — это хреново вдвойне.

ваш пост

ваш пост

[indent]Вальяжно раскинувшись в кресле, Малфой отвечал на письма поклонников. В смысле, потенциальных партнеров. Впрочем, отвечал – слишком громкое слово; в действительности он брал перо в руки только тогда, когда признавал отправителя достойным своего времени и внимания, а случалось это нечасто. Большая часть предложений вызывала даже не скуку, а чувство глубочайшего недоумения. Вот зачем ему, скажем, завод сливочного пива? Он что, похож на школьника? Ему надо вино предлагать. Или, на худой конец, огневиски. А сливочное пиво… Мерлин упаси! Или, скажем, инсектарий. Ну, если только ради Северуса, но даже ради Северуса он не хотел заниматься веретенницами. Противно как-то. Даже если он сам к ним ни разу не притронется. Ну и что, что было бы здорово разводить их в Англии, а не везти из Австралии? Пускай найдут другого двинутого. Взять все того же Северуса. Ему веретенницы наверняка пригодятся. А денег, если что, он ему на это гнусное мероприятие одолжит, не жалко, пускай развлекается. Чем бы дитя ни тешилось, лишь бы не страдало по грязнокровке Поттер, тем более что в этом вопросе Люциус его совершенно не понимал. Было б по кому.
[indent]Малфой перевернул письмо, чтобы еще раз взглянуть на печать, а затем, поколебавшись, отложил его в сторону. Решено: он покажет сей дивный, донельзя красноречивый опус Снейпу. А то еще окажется, что он напрасно отказался. Тогда Северус его еще полгода будет идиотом называть. А это, знаете ли, не очень приятно. Вот пускай сам и думает, что со всем этим делать.
[indent]Тут в окно постучали. Люциус поднял глаза и невольно усмехнулся. У Снейпа была удивительная способность объявляться именно тогда, когда Малфой о нем думал. Лениво поднявшись, он впустил снейповскую сову и отвязал подвязанный к ее лапе сверток. Интересно, что там? Неужели Северус наконец сподобился прислать ему партию зелий от головной боли? Давно пора! Сколько просить можно? Только не ясно, почему нет никаких опознавательных знаков. Совсем, видать, обленился, засранец. Так погряз в своей любимой научной деятельности, что нынче не желает размениваться даже на мелкие записочки.
[indent]Малфой вздохнул, развязал сверток и…
[indent]…все понял. Понял с запозданием на долю секунды. Письмо не от Снейпа. Сова точно его, эту грязную птицу сложно не узнать или с кем-то перепутать, но письмо – нет. Как бы Снейп ни был занят, он всегда писал хотя бы несколько слов. Люциус успел одернуть руку, но кончики его пальцев все же прошлись по тому, что лежало внутри, и все его тело пронзила боль. 
[indent]Мгновенье он не мог дышать и хватал ртом воздух. Затем слезы застили ему глаза. Согнувшись в три погибели, он сделал шаг к стеллажу с зельями, но сделать второй уже не смог и опустился на четвереньки, утешаясь мыслью, что, если бы он коснулся ЭТОГО всей ладонью, родителям уже можно было бы облачаться в черное и рыть для него могилку. Может, и теперь придется, но шанс есть. Один. Из ста. Уж он-то в этом понимает. Жаль, он не разглядел, что было внутри, а возвращаться и смотреть он не станет. Ни за какие коврижки. Лучше просто сдохнет, тихо и бесславно, на полу собственного кабинета. Интересно, кто найдет его первым? Жена? Малфой понадеялся, что она хоть немного расстроится. Все же семь лет брака, налаженный быт, отличный секс, и у них вот-вот родится долгожданный ребенок…
[indent]А может, мама. Бедная его мама. 
[indent]Но, несмотря на безрадостные мысли, сдаваться Люциус не спешил. Он этого просто-напросто не умел. Малфой был одним из тех счастливых людей, которые любят жизнь, и любовь к ней всегда одерживала в нем победу. Вот и сейчас он полз к этому несчастному, так далеко стоящему стеллажу, превозмогая абсолютно все и вместе с тем не превозмогая ничего. А безрадостные мысли быстро сменились на куда более забавные. Например, расстроится ли Темный Лорд? Наверное, да. Кто ж еще будет его веселить и радовать взор? Ну не Белла же! Белла, конечно, красотка, но она совершенно не умеет веселить – только пугать. Лестрейнджи? Нет… Крауч? Этот, в целом, может, он существо своеобразное, безусловно задорное, даже симпатичное, хотя до малфоевской красоты ему далеко, и все же нет… Крауч хорош, но не настолько, а еще Крауч – это потенциальная Белла, только в мужском варианте, а значит, умирать нельзя. Без него эти ненасытные едоки смерти вконец одичают. Утратят чувство вкуса, меры и вообще всего прекрасного.
[indent]Наверное, вместо всего этого ему стоило подумать о том, кто вознамерился его убить, но Малфой от этой мысли отмахнулся: да мало ли желающих. Плохо ведь не то, что его хотели убить, а то, что кому-то это почти удалось. А может и правда удалось. Время покажет.
[indent]Когда Люциус наконец добрался до стеллажа с зельями и трясущимися руками влил в себя штук шесть, ему стало немного легче. Спасибо опять-таки Северусу за предусмотрительность и своевременные поставки.
[indent]Кое-как добравшись до стола, Малфой написал ему письмо с просьбой немедленно приехать, но ответа не дождался ни к ужину, ни к ночи, ни к утру. Все это время он продолжал пить зелья в бешеном количестве и упорно делал вид, что у него все в порядке, хотя получалось неважно и в конце концов ему пришлось заявить домашним, что у него беспощадно болит голова. А еще Нарцисса, которая внезапно решила проявить заботу… Если бы она не должна была родить через несколько недель, он, может, и сказал бы ей правду, а так просто нахамил и отправил восвояси. Он же в конце концов все объяснил. У него болит голова. Что непонятного?
[indent]К утру Люциус был действительно в отчаянии. Снейп как сквозь землю провалился, а ему что делать? В больницу св. Мунго идти? Нельзя. Родители узнают. Беременная жена узнает! Вот весело-то будет. Можно, конечно, запугать целителей, но он вроде как прикидывается приличным человеком… Благотворительностью занимается, спонсорскую поддержку Хогвартсу оказывает… Нехорошо выйдет.
[indent]Словом, Малфою пришлось срочно придумывать план Б. И план, созревший в его голове, вышел не особенно блестящим, но никакие другие гениальные идеи его, к сожалению, не желали посещать. А Клэр жила сейчас в Англии, и даже работала целителем, и даже в тот самом отделении, куда его непременно положили бы, обратись он за помощью официально. Оставалось надеяться, что она не добьет его, когда увидит. Но это уж как повезет. Набросав ей несколько строк, он сделал все от него зависящее, чтобы привести себя в сносный вид. Не пугать же ее с порога. Еще успеет.
[indent]Собравшись, Малфой аппарировал.
[indent]И да, конечно, аппарировать в его состоянии было ни в коем случае нельзя, но какие еще у него были варианты? То есть может они и были, но он очень устал за последние двадцать часов и думать уже почти не мог.
[indent] – Здравствуй, Клэр, – мягко сказал он, не обратив внимания на ее холодный тон, и, посторонив молодую женщину, прошел мимо нее в дом. Стараясь не делать резких движений, чтобы не стало еще хуже, Малфой снял с себя мантию, удивленно оглянулся в поисках домовика, а когда не нашел его, просто кинул мантию в ближайшее кресло. Он не любил так обращаться с вещами, но сейчас ему было почти все равно. – На улице дождь, я немного замерз, поэтому я был бы тебе очень признателен за чашку чая. – Его и в самом деле трясло. Но, к сожалению, непогода здесь была ни при чем.

Она не проснётся заранее, потому что любит свою мягкую, скрипучую кровать и готовить вещи с вечера. Она полежит чуть дольше, чем привыкла, понимая, что не вернётся в эти стены ближайшие несколько месяцев, а там и лет. В чемодане всё самое любимое, самое дорогое и ценное сердцу, если то вообще у Долли когда-либо было.

— Эй, Долорес, можно войти? — шёпотом, дверь приоткрыв, спросит младший брат. Долорес шикнет на него, как на кота плешивого, а тот юркий, возьмёт, да запрыгнет к ней под одеяло с удушающими объятиями. Девчонка будет кривить лицо, корчиться и пытаться содрать с себя эту рыбу-прилепалу, но брат ни в какую. Последний день вместе всё-таки. И пускай он думает, что через пару лет Долорес покажет ему Хогварс. Пускай и он на пару секунд представит что такое счастье, пока старшая сестра не спихнёт его вниз. — Ну ты и мерзотина! Три раза помоюсь! — делает вид, что эти нежности не для неё…а может и не делает, считая брата, что не колдует до сих пор — грязным мешком с костями и соплями. — …четыре, — примерзким, фирменным, как молнией в ухо.

У Долорес глаза горят, наконец, столь же сильно, сколь палочка может искриться в руках настоящего волшебника. Свободного от чужого гнёта. Она в предвкушении, что вот-вот вздохнёт, впервые полной грудью и заживет так, как ей вздумается. Так, как придумается этой полной решительности на новую жизнь девчушке с тугими косичками.

Одиннадцать ей исполнилось совсем недавно, даже неделя не прошла, поэтому впечатления от столь важного, как ей тогда казалось, подарка были свежи. Она упросила отца отвести её в самый модный волшебный магазин, чтобы прикупить блистательный наряд, да такой, чтобы на платформе все просто в обмороки попадали. И он обязательно должен быть дорогущим, для неизгладимого впечатления выскочки первого сорта.

У крошки Долорес всё до отвращения четко и не менее отвратительно — розово. Воротник, юбка, бантики в косах, туфли с круглым блестящим носом и чемоданчик. Идеально чистое, идеально выглаженное, идеально сочетающееся друг с другом. Её внешний вид так и кричит: я с планеты «посмотрите на меня». Но жадная до внимания Долли и не могла выглядеть иначе. Долли, что привыкла быть под чужими взорами с гордо поднятой головой. Это была чемпионская стать, что лишь на словах отобрать просто, а закаленный стержень уже не вырвать.

Семью попросит до поезда не провожать, совсем не вежливо попросит. На прощанье лишь короткое «чао!», к которому хотелось добавить «ублюдки», ведь именно так то и звучало. Её пристальный взгляд рассмотрит всех, за кого зацепится сможет, а напыщенная ноздря готова раздуваться каждый раз, видя очередного невежу в старье.

— Волосы красивые, наряд так себе, — протискивается крошка Долли, чемоданчик свой таща, да по ногам чужим прокатывая. Блондинку, что узнает чуть позже, за волосы похвалит, зелёной завистью блеснув. Мать всегда называла её «мышино-серый» цвет волос позором и перекрашивала в светлый, уверяя, что у таких шансов больше. Вообще на всё.

Поезд полным-полно набивался детьми, животными, воплями, визгами, лязгами и все эти звуки, липкие, жаркие, прилипают и не спрятаться от них никак. В первое попавшееся, открытое купе сначала влетит розовый чемодан размером с крошку Долли, а потом и сама девочка с ну таким недовольным лицом…

— А ты ещё кто такая? — возмутиться, словно незнакомка была ей чем-то обязана. Стыдно, Долли, кумиров своих в лицо не знать, магов то чистокровных.

Рита ведется на провокацию. Она уже набирает в легкие воздуха, чтобы начать тараторить все то немногое, что помнит про оборотные зелья и что навряд ли мужчина стал бы принимать его каждый час, не ожидая гостей, но Икарус не дает ей вставить и слова. И слава Мерлину. Она мысленно благодарит его за это и корить себя – что в очередной раз в обществе чистокровных пытается казаться умнее, взрослее, сложнее. На вопрос про свиней, блондинка поднимает бровь и пожимает плечами, - не думаю, чтобы это была я – я росла не на ферме.

Она с вызовом смотрит на хозяина дома и, улыбнувшись, чтобы хоть как-то сгладить возможные острые углы, делает несколько шагов по комнате. Она помнит, как половина центральной улицы Хогсмида слушала, как она спрашивает у Огдена, сколько бладжеров он остановил своей головой. Или не у Огдена – большинству мальчишек, что звали ее на свидания в школьные годы, редко можно было позавидовать: Скитер почти никогда не чувствовала себя в безопасности и от этого часто нападала первая и задирала всех по мелочам, чтобы не задели и не сделали больно ей. С годами она хоть и явно стала мудрее, но, все равно, порой ведет себя как та самая пятнадцатилетняя девочка с заснеженной улицы магической деревушки.

- Дом очень красивый, - тут она не лукавит. Остановившись у одной из картин – трое всадников на лошадях и четыре охотничьи собаки загоняют вепря – она с интересом всматривается в каждого из персонажей и пытается понять, к кому из них относится она: ей, несомненно, хочется быть охотником, что принесет домой очередной трофей. Но неприятный внутренний голос с усмешкой говорит, что, уж скорее она фоксхаунд – натренированная бежать за добычей, которая в итоге достанется кому-то другому. Бывшей слизеринке эти мысли не не нравятся - она поджимает губы и двигается дальше по комнате, - Поймите, мистер Огден, - она помнит, как все чистокровные мальчишки в школе любили, когда одноклассники обращались к ним по фамилии, словно это делало их главой рода, и пытается использовать это, чтобы завоевать доверие и симпатию бывшего знакомого, - если все это окажется уткой, то Вы мне подарите целых две сенсации – больше вернувшихся с того света наследников империи огневиски, они любят только одураченных ими журналисток, так старавшихся донести всем благую весть, - она бросает на мужчину короткий взгляд, - ну и, конечно же, новый скандал только увеличит продажи номера.

Скитер надоело писать про политику, где необходимо согласовывать каждое слово и выдавать исключительно рафинированный текст. Про нападения людей в масках же писать небезопасно – пара лишних фраз и над твоим домом тоже будет висеть темная метка. Все остальное же на фоне происходящего в мире казалось такой чепухой – ее уже даже начинало тошнить от своей работы: те статьи, что хотела писать она, не пропускали в печать, а то, что ей давало руководство, выглядело смешно в свете нынешних событий. Именно поэтому она так ухватилась за этот слух, именно поэтому решила проверить и, положившись на удачу, сегодня наведалась в семейный особняк Огденов – воскрешение наследника чистокровного рода, производимый которыми виски пьет каждый третий в стране, уж точно вызовет если не диссонанс, то, как минимум, интерес. И точно будет пропущено руководством, если, конечно, вся эта история не связана с политикой и тайнами Министерства.

- Но я пришла сюда говорить не о себе, а о Вас, мистер Огден, - она нарочито уважительно делает ударение на обращении и облокачивается руками о спинку кресла прямо напротив бывшего слизеринца, - О том, что это Вам нужно, - Скитер делает небольшую паузу и смотрит прямо на него, - Если это действительно Вы, то Вы навряд ли рады расползающимся слухам. Ведь я слышала разное. Неуправляемые слухи опасны – я же могу помочь Вам получить над ними контроль. Могу дать возможность рассказать свою историю – а Вы, думаю, знаете об эффекте первичности: люди всегда склонны отдавать предпочтение той информации, что получена первой. Всей последующей же будет необходимо сначала опровергнуть первоначальную. Ну а если же Вы, все-таки, кто-то другой под приворотным зельем, а Икаруса Огдена прямо сейчас поедают черви, - на последних словах она слега приподнимает плечи, выпрямляется и подходит почти вплотную к мужчине, словно сканируя его оценивающим взглядом, – то тогда я нужна Вам еще больше. Ведь навряд ли Вы принимаете это зелье ради развлечения – я слышала, что процесс не самый приятный.

Грета вообще не собиралась идти на этот митинг. Она такие собрания не любила. Да, она сочувствовала мистеру Дирборну, все же посадили мужчину явно без нормального расследования. Только Кэчлав не лезла в политику. Ей было иногда страшно от того, что творилось в мире. Все же она понятия не имела о своей чистоте крови долгое время. Но после знакомства с Джонсами стало ясно, что ей есть чего боятся, ее отец все же был магглорожденным. А пожирателям обычно было посрать на то, кто там кого знает.

И все же она была здесь. Она должна была встретиться с колдографом и своим издателем. Книга о сырах разлетелась с полок очень быстро, и издание хотело обсудить доп издание с колдографиями. По сути они уже все обсудили, просто ее хотели познакомить с колдографом. Она пошла им на встречу из-за занятости в последние недели. Очень много событий, которые занимали колдографов, журналистов и издателей. Она тихо дышит, и осматривается по сторонам. Что-то пошло явно не по плану, ведь издателя не было.

Кого она не ожидала здесь увидеть, так это Гестию.

- Да, вроде как издатель должен был представить меня колдографу. Но что-то явно не так, встреча уже давно должна была быть.

Грета замечает свою сову и ловит письмо.

- Пишет, что колдограф так и не явился. И извиняется, что придется перенести. Странно как-то. А ты что тут делаешь?

У Кэчлав неприятное чувство. Оно посещает ее крайне редко, но сейчас ей явно не по себе. Вообще вроде бы ничего такого. Здесь сейчас авроров больше чем где-либо. Что может случиться?

- Странное предчувствие.

- Папа!

Сигнус вздрагивает. Радостный окрик маленькой девочки молниеносно проникает в глубину сознания и отдаёт сильным разрядом тока на кончиках пальцев. Трэверс щурится, чувствуя под ногами прохладу земли, и невереще замирает на месте. Невесомость сознания не кажется ему странной, наоборот, обволакивает и тихо оседает на кончике языка. Он оборачивается и видит перед собой розовощекую малышку с густыми, как у него самого, вьющимися волосами. Сердце ухает, пропуская удар.

Да, это она. Это его дочь.

- София?

Трэверс сразу же понимает, что перед ним его уменьшенная копия. Это видно по аккуратным чертам лица, по мягкой полуулыбке и большим серо-зелёным глазам. В горле пересыхает, хочется так же задорно ответить, но кроме неуверенного вздоха ничего из себя выдавить не получается. Пелена радости вдруг оседает в лёгких, убыстряя дыхание от  учащенного сердцебиения. Происходящее  кажется сном или очень правдоподобной галлюцинацией, которую выдумал воспаленный мозг. Сигнус абсолютно уверен в этом, потому что София Аннабель Трэверс умерла в утробе его несостоявшейся невесты. И аккуратная могилка, усеянная пестрой россыпью фиалок, находится среди других таких же бережно убранных могил на юге Франции.

- Как… Как мы тут оказались, милая? И что это за место? - Сигнус делает первый шаг навстречу, сокращая расстояние, и присаживается на корточки, чтобы его взгляд находился на одном уровне с дочерью. От волнения громко урчит живот, тем самым вызывая у Анны добродушный смех, и это, конечно, не делает ситуацию яснее, но зато Трэверс хотя бы немного расслабляется. Тревога отступает, уступая место головокружительной эйфории.

- Я не знаю, где мы, пап, - голос Софии на слух такой приятный, что глаза невольно щурятся от удовольствия - слишком сильно хотелось услышать этот сладостный звук. Сигнус очень долго винил себя в смерти своего ребёнка, чтобы сейчас продолжать думать об этом. Бессмысленно искать причины, когда ответ уже перед тобой - только дотронься. 

- Сейчас, милая, - он порывисто обнимает девочку, шумно вдыхая её нежный аромат, - мы с тобой обязательно выясним. Обещаю.

Сердце отчаянно стучит, жадно впитывая каждую деталь и запах окружающей обстановки, чтобы больше никогда не забыть, чтобы помнить до самого последнего вздоха. Трэверс жмётся, тепло улыбаясь, зацеловывает ямочки на щеках, и отстраняется, когда маленькие ладошки обхватывает его за колючую, словно после покоса травы, щетину.

- Нет, пап, тебе пора возвращаться домой. Тебя там ждут. 
- Что? Нет-нет-нет, я ведь только пришёл! Я не хочу  домой, я хочу остаться с тобой!
- София!
- София!

Яркая вспышка света сменяется глухой болью в мышцах. Всё тело ощущается полностью парализованным и слишком горячим. По венам  журчащим ручейком течет густая кровь, ритмично пульсируя в висках, не давая сосредоточиться. Хочется яростно закричать, вырваться из оков собственной плоти. Но Сигнус не может, ему больно. Он медленно открывает глаза, чувствуя каждую ресницу, каждую капельку пота. Солоноватый привкус во рту заставляет его громко сглотнуть и поморщиться от отвращения. Больное сознание постепенно выводит Трэверса из дурмана, в котором он, кажется, был всё это время.

Тьма выплевывает его, но не отпускает. Мягко баюкает в своих объятиях, гладит против шерсти, выворачивает наизнанку, но держит на поводке. Сигнус узнает стеклянный потолок в доме Яксли, видит своё отражение и отражение Корбана. Он лежит на кровати, которая, как и всё в этой комнате, гармонирует в симфонии со всем остальным. И сам Трэверс не ощущает себя инородным, чужим, как будто без него картинка не была бы цельной.

- Зачем?

В камине слышится потрескивающий звук дров, который успокаивает ровно настолько, чтобы оставаться в состоянии не способном предпринять ничего, кроме разговора. Он поворачивает голову и смотрит на мелькающие языки пламени, потихоньку вспоминая, что сотворил. Резкий импульс странного видения, где  Сигнус забрызган чужой алой кровь, заставляет его сжать руку и почувствовать чужую. Твердая ладонь Корбана бережно сжимает в ответ, гладит. И Трэверс отчетливо говорит.

- Зачем ты заставил меня? Я ведь мог спасти этого парня.

кашель обжигает легкие, а ноздри разъедает покалывающее ощущение от холодной воды - корнфут выныривает. ему кажется, что будь они в знакомом месте, а не  «между миром живых и мертвых», им бы как будто было бы легче принять сюрреализм ситуации. хотя, конечно, это очень спорное утверждение, потому что даже при твёрдом знании о своём местонахождении не особо приятно быть утянутым на дно. 

на лице чувствуется слизь от удара щупальца кракена по переносице - видимо, тому не очень понравилось, что ему попытались дать отпор. дезориентация пропадает спустя пару секунд, за которые эмиль  успевает попрощаться с жизнью, но отчаянное желание не подвести мирну выталкивает его каким-то чудом на поверхность. он хватает ртом воздух и начинает плыть в сторону берега, полностью доверившись своим инстинктам.

твёрдая поверхность земли не сразу вселяет в эмиля доверие, поэтому для полной уверенности он пружинит на месте тяжёлой подошвой промокших ботинок и облегченно вздыхает. взгляд сразу же находит мирну, а тело инстинктивно срывается с места и за несколько коротких шагов волшебник оказывается рядом с девушкой. он обеспокоенно тянется к ней и смахивает большим пальцем капельку оставшейся влаги со щеки,  слегка сжимает плечи - будто тоже хочет  убедиться, что белл жива.

мокрая одежда  начинает неприятно липнуть к спине и доставлять неудобства. корнфут достает палочку, чтобы высушить её заклинанием и наконец-то вдохнуть полной грудью, но его отвлекают: среди них снова материализуется незнакомка.  мелодичный голос обволакивает новым напряжением и очередной порцией загадок. когда женщина упоминает про рыжеволосую девушку, у эмиля на лице проскакивает мимолетное удивление, сменяющееся тяжелым вздохом.  только оглядываясь, он вспоминает про ещё одну их спутницу. ну, что же, бессмысленно гадать о её судьбе, потому что всё равно никто никогда не узнает правды.

- она в порядке, - уверенно и очень спокойно врёт корнфут к своему ужасу. от осознания этого факта по телу бегут мурашки  - неужели обманывать мирну стало настолько привычным? он отгоняет эту мысль прочь, потому что сейчас не до угрызений совести и воспоминаний о прошлом, им бы выбраться - а о своей лжи он обязательно скажет. потом. если придет время. если это действительно будет необходимо.

- лестрейндж, - эмиль слегка разворачивается в сторону мужчины,  высушивает чарами свою одежду, и добавляет язвительно, - дружище. как и при первой нашей встрече, всегда рад.

извилистая дорога быстро выводит их к новой развилке и запутывает ещё больше. озеро резко исчезает, оставляя после себя фантомные покалывания в тех местах, которые чуть не откусило морское чудовище. похоже, они все потихоньку начинают сходить с ума, и это не самая приятная за это ещё неоконченное путешествие новость, так как эмиль знает, чувствует, что будет  хуже.

- согласен, по принципу большинства. тоже голосую за правую сторону, - но от этих слов ему не становится легче, спокойнее, внутри набатом звучит  "тут-нет-никакой-логики-тут-нет-никакой-логики, просто держись рядом с ней и не подведи".

- Take it to the wall to be hung on the wall, to be viewed by all a tribute in the grand hall...

- ... to be hung on the wall, - протянула Сибилл чуть визгливо и навзрыд, в тон солистке "Банши"; девушки начали петь уже после того, как в ней оказались три шота, и полностью название она не запомнила. Кто вообще называет панк-группу названием больше чем из двух слов? Проигнорировав соль и лайм, Трелони резким движением закинула в себя шот текилы, после чего кликнула бармена - этой дороге в Рим нужен был финал в римском консульстве, а за консула сойдёт пол литра тёмного эля. У неё сегодня праздник, который начался дня два назад, а ещё она что-то забыла, но не могла вспомнить - что именно, и это её волновало, но только до той поры, пока Сибилл не отвлекалась на "блестящее".

- Bring yourselves out from your showcase parties, But you’ve been shut away too - long - you’ve been shut away too long..., - девушке-вороне надрывающейся в микрофон вторил зал, шумное дымное море голов, эпилептично колышущееся в красно-синей темноте. Жара, духота, ядовито-красный логотип "клуб 100" над баром, неон, вспышки света и звук, который не слышно, но от которого закладывает уши, а внутри всё дрожит так, что скоро станет желе; прежженые иглы волос, потёкшие мейк-апы, тяжелые кожаные куртки и сапоги, в которых жарко, шипы, слэм и ор; кто-то бьёт кого-то в толпе, кому-то разбили прямо об рожу стакан, кто-то курит траву и блюёт в туалете, а кого-то зачали здесь же, в углу. Свобода, мир и любовь - великое благо иметь право и мочь делать то, что хочется, и делать это прямо сейчас.

Сидя в пол оборота на высоком барном стуле, оперевшись одной рукой о зелёную барную стойку, а во второй держа стакан, Сибилл от души подпевала солистке, размахивая элем в такт музыке. Высокая, худощавая, но с круглым лицом, c мощной кудряво-лохматой копной рыже-каштановых волос, увешанная браслетами, кулонами и бусами, с мощными круглыми серьгами в виде раковин моллюсков-гребешков; с размазавшимися кирпично-ржавыми тенями, выглядящими как лихорадочный румянец на болезненно бледном лице, и большими круглыми глазами с ошалело расширенными зрачками. Одета она была в длинное оранжево-желтое платье, не то под 1920е, не под римскую тогу, переливающееся от количества бисера и пайеток и в накинутую поверх него тяжелую, будто с чужого плеча, кожаную куртку - Трелони среди панков и рокеров выглядела одновременно уместно и совершенно инородно.

Вынесите его в холл, да повесьте на стене... вспышка софита - Сибилл всхлипнула и кинула стакан куда-то в толпу, но ни в кого не попала и не покалечила, потому что он был пластиковый. Недавно она прочитала об Иисусе, и в начале подумала о том, как добрые люди взяли и гвоздями его прибили к кресту; потом она вспомнила о том, как он плакал над умершим Лазарем перед тем, как его воскресить; а потом она вспомнила, о чём забыла и расплакалась. Не навзрыд, не закрывая лицо руками, а понимая, что плачет, только потому что глаза защипало.

"Баньши" со своим хором запела что-то о счастливом доме, в котором все бывают нормальными, но только во сне или что-то в этом роде. Сибилл размашисто провела пальцами по скуле под глазом, стирая в бок смесь слёз, теней и блёсток и резко повернулась в бок. На соседнем стуле обнаружился светловолосый юноша бледный со взглядом горящим, но в целом Трелони бы устроил сейчас кто угодно.

- Мне неделю назад пришла повестка в суд, потому что мой муж захотел со мной развестись, но не мог меня найти, а я забыла ответить на его письмо. Три дня назад мне нужно было прийти в этот дурацкий Визенгамот, я, честно говоря, вообще не понимаю, как эта херня работает, и знаешь, я с ним не виделась года три, но мне почему-то стало так грустно, я не знаю почему, хотя я уже не помню, если честно, грустно или радостно, или меня куда-то позвали, а я потом ушла, и теперь я тут, - Сибилл говорила сбивчиво и неровно, её голос прерывался и скакал, одновременно пытаясь не сипеть из-за не прекращающегося немого плача, и перекричать музыку так, чтобы её было слышно. - У меня такое чувство, что всё идёт не так, но я не знаю, как вообще должно быть "так", и что с этим делать, и не делаю с этим ничего, но не уверена, что это был хороший план. Будешь пиво? И слушай, у тебя есть трава?