[indent]  [indent] // [indent] [indent] [indent]

ночь - родная, пушистая, теплая смерть грустно-грустноглазая, нежная скука коровья и в корягах сосудов запуталась кровь(я) ПЛЕМЕННАЯ ЗАБЛУДЛА РЕЧУШКА МОЯ

[indent]

речь человечья на зубах оседает сахарной крошкой, горчит на кончике языка, и в груди сгустками крови сворачивается отвращение, кусает ужатами, липнет как саранча: растворяться тенью и прахом в нави было привычнее, чем таскать за собой груз из костей и мяса, которые стоило бы просто сожрать.
лихоманка стучит зубами, старушачья речь плещется в челюстях - проще молчать. травы не заговаривают беду и болезнь, кресты не ворочаются корневищами вверх, иглы не ржавеют и не выпадают из дверных косяков, нож в ножнах всажен крепко и никогда не опустится в грудь. (как грустно, что смерть - просто сон, кончина - игра).

она знает: (где-то там) девочка уля топчется на том самом месте, где замерла. под ногами её рассекается кладбище, и погост укрывает теплом.
лихоманка почти что раскаялась - в том, что голод остаётся голодным, и девчушка не становится падалью (пока не становится).

может, ты мне подскажешь, как разорвать этот круг.

замечает его в темноте, пока бормотание стада людского заглушает весь звук. она опускается рядом, зедевая бедром в узкой юбке угол стола. (текила, кровая мэри, абсент? что мы закажем, чтобы отпраздновать, как маленькой уле больше не надо прятать коленки от взгляда мужчин?) в декорации брака лучше всего бы подошла паранджа, а не вещи со шлюхи; лихоманка всё выбрала в чёрном, чтобы траур на тризне по уле был заметен даже здесь, в полутьме этого сраного бара.

юбка слишком короткая, язык лихоманки длиннее; ей хочется слизать у него с кадыка привкус смертности, но она обманулась - этого ей не сожрать (ещё кто кого). лихоманка почуяла это так явно сейчас - мёртвое.

смерть, почти как она.

усаживается ближе, клонится ровно плечом. носом проводит вдоль шеи, мочки уха, скулы и виска, прикасается только тенью, дыханьем - как выстрел; её - оглушает. ей почти интересно, с каким вкусом поцелуй этой тени будет лежать на её языке. (ей уже любопытно - сможет ли он её проглотить).
кончик носа девичьего поднимает ему волоски. лихоманка едва замирает губами у уха - шепчи что угодно; но всё так же не спешит прикасаться. опускает пониже лицо, морщит лоб, сбоку глядя в чужие глаза. когда улыбка выходит клыком, музыка начинает раскат.

- мертвечиной пахнешь, малыш.

(больше не бойся: никогда тебе не болеть, никогда хворь лихую не таскать за собой).

отстраняясь, она упирает лопатки в диванную спинку, расслабляется, плечи сутулит. скрещивает лодыжки, ноги в капроне вытягивая вперёд, обе - ему на коленки. болтает носком с острой шпилькой.

воздух - пропитый, в пятничном угаре люди пляшут, как когда-то давно - полоумные и безбожники на коровьих костях.

сколько здесь человечьих, малыш?
в этой богом забытой стране.

- дело есть, - выдаёт. - вы же, зубастики, обо всём здесь знаете? - взглядом - по залу и вбок, на вампира с очаровательным личиком. локоть кладет на диван, возле чужого плеча, костяшками пальцев подпирает висок себе, медлит. - может, знаешь, как таким, как я, вернуться назад, через разлом? я ещё не освоилась, да и не особо хочу. никого не нашла, кто бы мог мне обо всём рассказать. ты - единственный.

она так же ластилась к своему неповторимому навьему богу, костяшки его кулака, точно уля - тимура, целовала губами в кровавой слюне. ну конечно, всё верно они говорят: каждому нужен хозяин.

я хочу к своему.

- помоги мне.

музыка разрывается громче, бармен льет водку в стакан малолетки, та хмурится двум мальчишкам в упор. (точно сдохнет сегодня, бедняжка).

но только не мы с тобой.
никогда.

- домой хочу.